Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

Граф гордо поднял вверх голову и руки.

– Никто не может мне командовать, окромя моего Государя!.. Хорошо, я пошлю, чтоб он вернулся! – решил он тут же.

Он быстро встал с места, направляясь к двери своею раскачивавшеюся походкою и, просунув в нее голову, кликнул дежурного чиновника:

– Федор Петрович здесь?

– Здесь, с бумагами, ваше-ство! – доложил тот.

– Просить ко мне!

Управляющий канцелярией вошел с портфелем и учтивым поклоном по адресу князя.

– Скажите, когда отправлено письмо об этом Гундурове, вы знаете? – спросил его «московский воевода».

– Оно не отправлено, ваше сиятельство, – отвечал Федор Петрович с некоторым недоумением, – вы его изволили удержать у себя, желали послать вместе с собственноручным письмом к…

– Точно! забыл! – пропел граф. – Начал писать к нему и не успел! Осталось вместе с тем, у меня, в Покровском… Ну, твое счастие! – обратился он, смеясь и подмигивая к князю Лариону. – А вы, Федор Петрович, пошлите сейчас казака за этим толстяком, которого я назначил в Городскую часть частным приставом… Исправник ваш бывший, еще у вас на театре так хорошо играл, и дочь хорошенькая! – пояснил он, обернувшись еще раз к князю.

– Он у меня в канцелярии теперь, – доложил Федор Петрович, – ему какая-то справка там оказалась нужна.

– Пошлите скорей ко мне!

Через пять минут еле дышавший от усердия, с которым несся он на коротеньких ножках своих из канцелярии через двор и по лестнице, Елпидифор Акулин предстал пред очи начальства, почтительно остановившись у дверей.

– Здравствуй, толстяк! В должность вступил?

– Нет еще, ваше-ство, завтра, надеюсь, совсем.

– Нет, – пропел граф, – и не завтра! Пузо свое порастрясти еще тебе надо! Сейчас поезжай!..

– Куда прикажете, ваше-ство?

– Догнать Гундурова, ты знаешь, которого ты привозил ко мне. Когда он, бишь, уехал?

– Третий день, ваше-ство.

– Ну, еще не очень далеко, стало быть! Я ему позволил не спешить… Догони и скажи, что я его простил, что он может ехать себе домой, в деревню!

– Слушаю, ваше-ство!

– Сейчас отправляйся!.. А что дочь?

– Замуж вышла, ваше-ство…

– Вот как! За кого?

Князь Ларион поднялся с места.

– Позвольте мне проститься с вами, любезный граф, и поблагодарить вас, – примолвил он тише и как бы нехотя, и взялся за шляпу.

– Зачем спешить? – молвил граф. – Мне еще время! А в одиннадцать часов еду в Воспитательный Дом; князь Сергей Михайлыч Голицын пригласил туда на молебствие.

– Нет, я спешу, домой скорее хочется… Я вам говорю, что имею основание беспокоиться, – не договорил князь.

– Да, да, знаю! Ничего, пустяки! Милое дитя, – голосил старец, обнимая приятеля и провожая его до дверей. – Когда ко мне в Покровское будешь?

– Постараюсь быть непременно, непременно, – машинально повторил князь Ларион, нисколько не думая исполнить обещание и отвечая рассеянным головным кивком на низкие поклоны прижавшегося к окну, чтобы дать ему свободно пройти в дверь, и как-то неприятно дышавшего при этом всею громоздкою фигурой своею Елпидифора.

XL

Князь Ларион остановился в гостинице Дрезден, в двух шагах от казенного дома, в котором жил граф. Переходя от него через площадь, он заметил, что к крыльцу гостиницы подъехали дрожки с каким-то сидевшим в них молодым человеком в серой шляпе на кудрявых черных волосах, облик которого показался ему знакомым. Обменявшись какими-то словами со стоявшим на крыльце швейцаром, молодой человек быстро обернул голову, увидал князя и, спрыгнув с дрожек, побежал к нему навстречу.

Князь узнал Ашанина.

– Я к вам, ваше сиятельство, – начал тот каким-то смущенным, показалось князю, голосом, – я сейчас был у вас на дому и застал вашего камердинера; он сказал мне, что вы остановились здесь… Я из Сицкого…

– Что там? – поспешно спросил князь Ларион, глядя на него тревожным взглядом.

– Вы теперь к себе? – молвил вместо ответа Ашанин.

– Да.

– Так позвольте зайти к вам; я вам все расскажу…

– Пойдемте!..

– Недобрые вести, а? – с судорожным подергиванием губ проговорил князь, едва вошли они в его нумер.

– Бог даст, ничего не будет, – молвил молодой человек, – она пришла в себя…

– Она, Hélène? – прервал его князь Ларион, воззрясь ему прямо в лицо.

– Да…

– Она узнала, что… вашего приятеля отправили в Оренбург?

– Именно!..

– Я сейчас от графа. Гундурова послано вернуть обратно. Все это кончилось ничем… Но что случилось, рассказывайте! Я встретился на дороге с Софьей Ивановной Переверзиной. Она передала мне, что писала к Hélène, и письмо вы послали с приятелем вашим, господином Вальковским.

– И этого я простить себе не могу, князь! – вскликнул Ашанин, с отчаянием схватывая себя за голову. – Я полагал лучше сделать, вышло не в пример хуже. Его княгиня Аглая Константиновна принялась допрашивать, он не сумел найтись, сконфузился и бухнул об этом прямо при княжне…

– Как это было и что произошло затем? – обрывисто спрашивал князь Ларион.

Ашанин передал ему все, что он знал об этом по рассказу очевидца происшествия Зяблина. Княжна упала в обморок, из которого ни одно из употребленных затем домашних средств не могло ее вывести. Она лежала с судорожно сжатыми конечностями, полуоткрытые глаза глядели недвижно, как у восковых фигур, и только учащенное, но чрезвычайно слабое биение сердца свидетельствовало, что жизнь еще не совсем ее покинула. В этом каталептическом состоянии застали ее Ашанин и привезенный им с собою старик-смотритель, прискакавшие в Сицкое в седьмом часу вечера, то есть восемь часов после первого момента обморока. В доме все потеряли голову. Вальковский ускакал за доктором. Княгиня в ожидании его лежала пластом у себя на диване и голосила во все горло: «Ma fille est morte, je n’ai plus de fille»1, не умеет ничего придумать лучшего и приличнейшего в эту минуту. В лад барыне шел вой и стон женской дворни с верху до низа дома… Юшков, импровизированный доктор, велел принести теплой воды и льду: в воду погрузили руки и ноги княжны, а лед приложили в пузыре к темени. Минут через двадцать конечности отошли, а вскоре за тем княжна пришла в себя. Она открыла глаза, но весьма долго как бы никого не узнавала и глядела на всех недоумевающим взглядом. На вопросы матери она не отвечала и, по-видимому, не понимала их… Ее до того времени успели только, подняв с полу, перенести на ближайший диван ситцевого кабинета княгини, подложив ей подушку под голову и распустив шнуровку ее корсета. Ей было, видимо, неловко на этом коротком и узком диване. Княгиня отдала приказание принести сверху ее кровать с постелью, говоря