Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

здесь, в вашем кабинете. Я едва успел приехать, переодеться и, как видите, прямо к вам… Предваряю вас, что имею самые серьезные причины интересоваться этим молодым человеком, и прошу вас именем нашей почти сорокалетней приязни сказать мне всю истину. За что он сослан?

– Он всякий вздор болтал, – возразил старец.

– Да кто вам сказал, откуда вы это знаете?

– Я тебе покажу, на бумаге…

И граф, отомкнув ключом один из ящиков своего письменного стола, в котором хранились «конфиденциальные» бумаги и письма, отыскал в кипе одно из них и передал его сидевшему против него князю Лариону.

– Вот что он (все тот же сильный человек) пишет мне за нумером!

В письме сообщались все те пункты виновности Гундурова, которые в разговоре с ним пересчитал ему «московский воевода»; напиралось в особенности на «высказываемые Гундуровым мнения о необходимости будто бы освобождения крестьян от помещичьей над ними власти», – мнения, «распространение которых могло бы повлечь за собою весьма опасные последствия». В заключение письма говорилось следующее: «Признавая необходимым о таком вредном направлении неслужащего дворянина Сергея Гундурова поставить ваше сиятельство в известность, а с другой стороны, принимая во внимание, что его неосторожные и запальчивые речи могут быть отнесены столько же к его еще очень молодым летам, сколько к праздности, в которой он проводит жизнь со времени его выхода из места учения, полагаю на ваше усмотрение: не признает ли ваше сиятельство полезным склонить кандидата Гундурова на поступление на службу в Оренбургском крае, где он, при полученном им в Московском университете прекрасном образовании, о чем правительству известно, мог бы принести несомненную пользу, а вместе с тем, находясь в отдалении от центров опасных умственных увлечений, нашел бы возможность достичь большей зрелости в образе мыслей и приготовить из себя впоследствии вполне способного, благонадежного и опытного чиновника? На случай, если бы мера сия признана была вашим сиятельством сообразною необходимости, при сем препровождается надлежащее для сего письмо к Оренбургскому и Самарскому генерал-губернатору»…

Князь Ларион, с избороздившими весь лоб его морщинами, недвижно и сосредоточенно дочел это письмо до конца.

– Любезный граф, – сказал он затем, подымая на него невольно сверкнувшие глаза, – что же вы действительно убедили, «склонили» этого молодого человека ехать в Оренбург?

– Да, – самым наивным образом подтвердил тот, – я ему сказал, чтоб он ехал; он и отправился.

– Вы поняли, что этого именно требовало от вас это письмо? – молвил князь с едва скрываемою желчною иронией, передавая ему через стол «конфиденциальный» документ. – А знаете, что из этого выйдет? Тетка Гундурова далеко не дюжинная женщина, это натура энергическая и настойчивая. Ее притом в Петербурге знают, помнят: она была одна из любимых воспитанниц покойной императрицы Марии Феодоровны в Смольном монастыре, у нее много в свете старых подруг и связей… Она своего добьется, дойдет, будет жаловаться…

Ладони графа вознеслись горе.

– Пусть жалуется!

– Да, но вследствие этой жалобы пожелают узнать сущность дела. Писавший вам это сообщение откажется от всякой личной ответственности за последовавшее, скажет, что он все передал на ваше усмотрение, что вы распоряжались, как знали, и, говоря с полною откровенностью, как я тридцать с чем-то лет привык говорить с вами, вы, человек и добрый, и умный, окажетесь тут разом и жестоким, и – обойденным…

– Что такое? Объясни, говори откровенно! – запел старец, видимо пораженный и смущенный внутренно этими словами.

– Объяснение не долго, – сказал князь, – услать Гундурова подальше потребовалось в надежде облегчить этому Анисьеву, которого вы знаете, путь к руке, или вернее к приданому моей племянницы. А обделали это так, что в случае чего ответчиком за это являетесь вы и «произвол» ваш, и никто больше.

Граф внимательно выслушал и затем, слегка перегнувшись через стол, зорко глянул в глаза приятелю.

– Да ведь и тебе же это «требовалось», – молвил он, – и признаюсь, для тебя я это больше и сделал: когда я был у вас в деревне, ты меня просил, чтоб ему выхлопотать паспорт за границу, а что пока ты ему советовал проехаться по России? Я его и отправил, пусть поездит… Думал, ты будешь рад!

Князь Ларион смутился, в свою очередь, теперь.

– Да, – проговорил он не совсем твердым голосом, – я действительно думал тогда… тогда это еще не было слишком поздно… и не этим насильственным путем во всяком случае… А теперь… Я прямо должен сказать вам, любезный граф, племянница моя любит этого молодого человека, и если весть о случившемся дойдет… или дошла уже, может быть, до нее, произведет на нее самое потрясающее впечатление. С ее несильным здоровьем всего можно бояться в этих случаях… Вы не хотели бы быть ее палачом, не правда ли? – вскрикнул князь со свойственною ему страстностью, и глаза его загорелись мгновенным, лихорадочным пламенем.

– Зачем? Милое дитя! Я не знал! – протянул, раскидывая длани свои веером, его старый приятель, сочувственно глядя на него.

– Вы его сослали в силу этого письма… Но вы могли и не делать этого, могли ограничиться наставлением, если уж в самом деле «мнения» этого молодого человека кажутся им такими «опасными», – примолвил князь с новою ироническою усмешкой, – а мнения эти, должен я вам сказать, между прочим, составляют учение целой у нас школы так называемых «славянофилов»…

– Знаю! – возгласил граф.

– Совершенно благонадежной в политическом отношении, – продолжал князь Ларион, – которая с дозволением цензуры печатает эти мнения и имеет даже для этого здесь, в Москве, два весьма почтенные журнала.

– Я всех этих глупостей не читаю! – объявил старец.

– Да, – с невольной усмешкой возразил князь, – но вы согласитесь, что совершенно неосновательно было бы подвергать человека наказанию за то, что он выражает устно то самое, что безнаказанно и с согласия правительства говорится печатно?

– Я против него ничего не имею, – объяснил граф, причем его нижняя губа с самым добродушным выражением выпятилась вперед, – я для его же пользы думал сделать, я не знал, что у вас дело так стоит!.. И что же невестка твоя, согласна она?

– Разумеется, нет!

Князь дернул плечом.

– Она неумная! – засмеялся старец.

– Скажите: непроходимая! – вскрикнул князь Ларион. – Не будь тут я, она давно вогнала бы в гроб несчастную дочь моего брата!.. Послушайте, почтенный друг мой, вам нужно поправить эту… ошибку, поправить, как можно скорее! – примолвил он настоятельно, заметив как бы какое-то колебание в выражении лица графа.

– Надо подождать! – сказал тот. – Я уже написал в Петербург, что он выехал к месту назначения.

– Так что же такое, разве это может вас стеснять? Он выехал, а вы его вернули. Вам предоставлено поступить «по вашему усмотрению»; я полагаю,