Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

Старичок поднял глаза к небу.

– Вам это, быть может, покажется удивительным и, так сказать, даже невероятным, только поверьте, что я, совершенно незнакомый в вашем обществе индивидуй, поражен был этою вестью так, что с той минуты просто, что говорится, места себе не нахожу… Я имел счастие видеть княжну в роли Офелии и после того обменяться с нею несколькими словами…

– Вы господин Юшков, смотритель здешнего училища? – вскликнул красавец. – Мне о вас недавно говорила княжна, она вас помнит, интересуется вами…

– Небесное создание эта девушка! – перебил его, в свою очередь, Юшков. – Оттого так и страшно за нее: физическая оболочка-то у этих созданий очень ненадежна всегда бывает…

– Да что случилось с нею? Расскажите мне, ради Бога!

– Ничего обстоятельного от вашего товарища добиться я не мог; сам он очень был расстроен и напуган. Прибежал он ко мне спросить, куда уехал Ферапонтов, так как у того на квартире ни до какого ответа добиться он не мог, а только указали на меня, потому что доктор у меня, действительно засидевшись вчера вечером поздно, остался ночевать, а утром за ним прислали из Шатилова лошадей к больному ехать. Я это господину Вальковскому так и передал, а он успел мне только сообщить, что Офелия наша бесподобная вдруг посреди разговора лишилась чувств и в течение того времени, пока был там ваш товарищ, никакими средствами в сознание приведена быть не могла. Матушка ее и все домашние потеряли голову, суетня пошла, стон по всему дому, а пользы никакой… Наконец надоумило уж кого-то за доктором послать. Он и поскакал, и вот когда-то еще найдет…

– Ведь, пожалуй, до ночи не успеет привезти… и никого другого здесь нет? – спрашивал с отчаянием Ашанин.

– Один врач на весь город! – молвил, пожимая плечами, смотритель. – Не знаю, догадались ли они, – примолвил он в раздумье, – руки и ноги ей в теплую воду поставить? Такой продолжительный обморок, очевидно, анемию сердца или мозга обозначает… Компрессы холодной воды на сердце были бы также полезны, полагаю…

– А вы разумеете несколько по части медицины?

– Три года медицинским студентом был, – ответил Юшков, – только запаху кадаверов1, признаюсь, никогда переносить не мог, так перешел на филологию.

– Послушайте, – вскрикнул молодой человек, схватывая его за руку, – поедемте сейчас в Сицкое! Вы можете принести ей хоть какую-нибудь помощь…

У старичка блеснули глаза.

– Сказать вам поистине, сам я об этом думал, что все же могу, вспомнив старую науку, кое-какими указаниями послужить до приезда доктора… да не решался. С барами с этими, знаете, не ровен час, как это еще ими принято быть может.

– Я беру все на себя, скажу, что привез вас, уговорил… едемте!.. Павел, – обратился Ашанин к молча стоявшему тут же и внимавшему кучеру Гундурова, – лошади у тебя отдохнули, кормлены? Можешь сейчас же запречь и ехать? А за Вальковским и доктором сейчас же вышлем экипаж из Сицкого.

– Сею минутой готово будет, Владимир Петрович, – ответил тот, с видимым сочувствием и разумением правильности принятого теперь «господами» решения, и побежал к своим лошадям.

– А вы захватите с собою белья, – сказал старику-смотрителю предвидчивый Ашанин, – придется нам, может быть, ночевать там…

– Вы полагаете? – молвил Юшков, как бы несколько испугавшись этой перспективы ночевать в «барских хоромах», как выражался он мысленно.

– Конечно, если доктор, задержанный своим больным, не приедет ранее, чем завтра утром.

– Это точно… Так я сейчас, живу тут поблизости, заберу узелок и сюда… Офелия-то наша, Офелия божественная, не дай Господи! – бормотал про себя старик, громко вздыхая и сбегая со ступенек с торопливостью двадцатилетнего юноши.

XXXIX

Два дня спустя после того, что сейчас передано нами читателю, в кабинет к графу, приехавшему в Москву из своего Покровского по случаю какого-то празднества, в девятом часу утра входил только что вернувшийся из Петербурга князь Ларион Шастунов.

– Здравствуй, здравствуй, Ларион, очень рад тебя видеть! – заголосил старец, быстро идя ему навстречу из глубины комнаты. – Давно ли приехал?

– Сейчас, и…

Граф не дал ему продолжать.

– Ну, садись, рассказывай! Когда проезжал, не заехал ко мне, ничего про тебя не знаю! Что ж, как ты там был принят?

– Очень милостиво и…

Граф, подняв свои ладони, прервал его опять:

– Знаю, писал мне (все тот же петербургский сильный друг графа), что даже обрадовались искренно видеть тебя, но что ты все отпрашивался, «в лес глядишь», не хочешь в Петербурге жить, от нездоровья будто бы?

– Все это совершенно справедливо, – молвил поспешно князь Ларион с видом человека, которому хочется скорее отделаться от неприятного и скучного для него разговора, – приняли прекрасно, но серьезного дела, очевидно, дать мне намерены не были, а «болтать без толку», как вы совершенно основательно выразились в письме вашем ко мне, не представляет для меня заманчивой перспективы.

– Способных людей надо на дело настоящее употреблять! – пропел на это акафистом старец. – Как же ты устроил? Будешь ездить в Совет?

– Там вакант теперь, что же ездить! – молвил на это его собеседник с оттенком нетерпения в интонации.

– Осенью начнется опять.

– До осени еще долга песня! – проговорил сквозь зубы князь Ларион. – Но Петербург меня более не увидит… если только вы, – подчеркнул он, пристально и с каким-то укором в глазах воззрившись в лицо старого своего приятеля, – если вы не заставите меня сегодня же уехать туда обратно.

– Я? – воскликнул в величайшем изумлении граф. – Что это ты говоришь?

– Вот что…

Князь вдруг примолк, провел рукой по глазам, как бы с тем, чтоб удобнее сосредоточиться внутренно, и начал затем, медленно и веско роняя слова свои одно за другим:

– На полдороге из Петербурга встретился я на станции с хорошею знакомой моею, теткой того молодого человека, Гундурова, которого я вам представил, когда вы у нас были в Сицком…

– Знаю, – запел граф, – вдова покойного Онуфрия Петровича Переверзина, который под судом умер в тысяча восемьсот…

Князь продолжал, не слушая его:

– Она ехала в Петербург для того, чтобы кинуться к ногам Государя, просить за «безвинно», – говорит она, – сосланного вами в Оренбург племянника ее. Я не поверил, чтобы вы могли это сделать без настоящих, уважительных на то причин, и просил ее не подымать дела прежде, чем я не повидаюсь с вами. Мы порешили, что она доедет до Петербурга, но ни к чему не приступит прежде, чем получит от меня обстоятельное об этом письмо. Я, с своей стороны, дал ей слово вернуться тотчас же на содействие ей в Петербург, если ссылка Гундурова решена там, а не