Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Как же, как же, окрутили! – хихикнул Вальковский.

– Une personne bien impertinente8! – фыркнула, услыхав неприятное для нее имя барышни, хозяйка.

– Это, то есть, вы насчет ее бойкости? – продолжал смеяться он, предовольный тем, что речь перешла на этот предмет. – Что говорить, юнкер в юбке! Только уж и умна, бестия!..

Аглая Константиновна изобразила на лице презрительную гримасу, продолжая все так же глядеть на него недовольными и подозрительными глазами. Она, обыкновенно ничего не замечавшая и не предвидевшая, озарилась теперь вдруг каким-то неожиданным светом: неосторожно выпущенное Вальковским слово о его пребывании в Сашине приводило ее к убеждению, что его приезд теперь был подсыл со стороны этой «ужасной madame Pereverzine» и ее племянника, что они задумали, 9-«qu’ils fomentent quelque affreuse intrigue» против нее, с целью поддержать Лину в ее непослушании матери, «de sa mère qui la mise au monde»-9… Аглая Константиновна была настроена на подозрение во вражеском умысле всех и каждого против задушевных планов своих и расчетов. Не далее как накануне получила она из Петербурга письмо от друга своего, графини Анисьевой, в котором сообщались 10-«des choses incroyables» насчет деверя ее, князя Лариона. «Mon excellent frère, – говорилось в этом письме, – n’y comprend rien. Le prince a été reçu ici avec une grâce, une attention, dirais je, toute particulière, mais il y semble plus qu’indifférent et sous prétexte de maladie prétend tout haut se voir obligé de décliner l’honneur de siéger au Conseil… Quant à nos projets, – говорилось в заключение, – il s’y déclare tout-à-fait hostile, ainsi qu’il l’annonce très péremptoirement à mon frère. Je ne Vous en dis pas davantage»… С другой стороны, «бригант», которому она «дала понять», что если он согласится переехать за нею в Петербург, «une main amie pourra racheter tous ses-10 векселя», принял этот великодушный намек очень холодно и ответил, что «это не даст ему в Петербурге того общественного положения, которым он всегда пользовался в Москве, и надеется пользоваться, пока душевные страдания не сократят его дней»… А теперь этот «подсыл» из Сашина «de се monsieur si mal élevé!» О, надо от него все выведать, все!..

– Вы говорите, что вы там одни, в этой деревне? – огорошила она вновь «фанатика», возвращаясь этим вопросом к предмету беседы, от которого он думал было счастливо «улизнуть».

– Один совершенно! – повторил он, стараясь не глядеть на «допросчицу».

– A где же сами они, les maîtres de la maison11?

– То есть, это кто-с?

– Эта madame Pereverzine и ее племянник? – фыркнула презрительно Аглая.

– В Москву уехали.

– В Москву? C’est très drôle12! – промолвила недоверчивым тоном княгиня. – Даже невероятно!..

– Да что ж, я вам лгать что ли буду, княгиня? – огрызся Вальковский.

Она свысока усмехнулась:

– Je ne dis pas cela13, а только удивляюсь: кто же посреди лета из деревни в город уезжает?

– Поедешь и летом, коли надобность! – сказал он, не находя другого возражения.

– Какая же «надобность»!

«Ишь допекает-то как!» – подумал Вальковский и вдруг озлился, как всегда это бывало с ним, когда чувствовал он себя припертым к стене.

– Вызвали, ну и поехали! – крикнул он почти.

Но она продолжала «допекать» его: к ее подозрениям примешивалась теперь еще большая доля женского, назойливого, неотступного любопытства.

– Вызвали? – повторила она. – Что же такое? Какие-нибудь дела?

Он помялся на месте, не отвечая и сердито исподлобья озираясь.

Но она хотела знать непременно, во что бы ни стало.

– Un procès14, или что-нибудь другое?

– Не «просе», – граф! – буркнул он со злости. – «На вот, мол, отвяжись!» – и невольно покосился в сторону Лины.

Она сидела, ни жива ни мертва, с широко раскрытыми веками недвижных, словно застывших, глаз.

– C’est très drôle! – вскликнула еще раз Аглая Константиновна. – Граф «вызвал» к себе madame Pereverzine?

– Да не ее же, его! – визгнул, уже весь красный от досады, «фанатик».

– Его?.. Вы, то есть, говорите про ее племянника… de се monsieur Hamlet? – пояснила она с злорадною усмешкой. – Для чего же его вызвали?

Вальковский не выдержал и, окончательно выходя из себя, ляпнул, что говорится, вовсю:

– Ну, история там какая-то вышла, неосторожность, черт их там знает!.. А только его, беднягу, в Оренбург ссылают, коли желаете знать! – прохрипел он, словно давясь и глядя на нее глазами озлобленного волка.

– Княжна, что с вами? – крикнул вдруг Зяблин, с перепуганным лицом вскакивая с места.

Лина, ухватившись рукой за сердце, без вопля, без слова, валилась с кресла своего на пол.

XXXVIII

В Москве, в этот же день ранним утром, Ашанин с дрожащими на ресницах слезами прощался с Гундуровым на крыльце его дома, к которому уже подана была его совсем снаряженная в путь коляска.

– Ты сейчас же, сейчас отсюда в Сицкое? – говорил ему герой наш.

– Будь покоен, ни минуты не помедлю. Лошади мои сейчас придут сюда… Если б я мог предвидеть, что ты целыми сутками ранее уедешь, я бы не поручил Вальковскому отвезти письмо Софьи Ивановны княжне, а сам успел бы это сделать прежде, чем какие-либо слухи могли дойти к ним отсюда.

– Ты ее увидишь, – вырвалось чуть не стоном из груди Сергея, – скажи ей, что я все выдержу, все вынесу, без ропота, без… как сказал ей… Она пойм…

Дыхание его сперлось, он был не в силах продолжать.

– Знаю, голубчик, знаю, что ей сказать!.. А ты живи себе спокойно во Владимире и жди дня через два-три письма от меня. Если бы что-нибудь особенное приключилось, я сам к тебе туда буду.

– Смотри же! – вскрикнул Гундуров. – А иначе, ссылай они меня потом хоть в Камчатку, я прискачу оттуда в Сицкое… О, Боже мой, хоть бы издали, мельком, взглянуть мне на нее!..

– Увидишь скоро, я уверен в этом! – твердил, успокаивая его, Ашанин…

Они еще раз обнялись, поцеловались… Гундуров сел в коляску рядом со стариком Федосеем. Экипаж тронул.

– Стой, стой! – раздался крик с дрожек, въезжавших в эту минуту навстречу им во двор. Ямщик, откинувшись всем телом назад, осадил свою четверку.

– Позвольте узнать, куда это вы изволите отправляться? – прохрипел, юрко соскакивая с дрожек и подбегая к коляске, слонообразный исправник Акулин.

Гундуров отвернулся.

– Покажи ему подорожную, Федосей! – сказал он.

Елпидифор, разобиженный этим пренебрежительным отношением к нему, вырвал из рук старика-слуги свеже-белый еще казенный лист и полугромко принялся читать:

– …В город Оренбург, с будущим, под собственный экипаж… Но его сиятельству графу угодно было дать вам дозволение пробыть