Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

при этом, что желает, «чтобы дочь ее осталась тут, поближе к ней»… Больная вдруг застонала, и на лице ее изобразилось страдание, но говорить была она еще не в состоянии. Когда же принесена была кровать, и ее уложили на нее, она через силу прошептала: «домой, до»… «Тебе будет лучше здесь, chère enfant, – старалась ее уверить мать, – я за тобой ходить буду». Она чуть-чуть задвигала головой, и слезы закапали из ее глаз. Старик-смотритель заметил шепотом Аглае Константиновне, что «желания и даже прихоти больных должны быть вообще исполняемы», и что в настоящем случае было бы даже и весьма опасно противоречить им. Он подошел к княжне и, наклонившись к ней, спросил, желает ли она, чтобы перенесли ее в ее спальню. Она чуть-чуть улыбнулась, приподняв на него глаза с удивленным и довольным видом, и поспешно проговорила: «Да, да!» Княгиня заметно поморщилась, но должна была согласиться. Княжну, как была она в кровати, перенесли в ее спальню. Там горничная ее Глаша с помощью «Lucrèce» переодели ее и уложили «на ночь»… Но она спать не хотела или не могла и долго металась с боку на бок. Затем притихла и, укладываясь щекой на руку, тихо, но внятно проговорила: «Где ста-ри-чок?» Ее сначала не поняли, но Аглая Константиновна догадалась наконец и, выйдя из ее спальни, обратилась с досадливо-высокомерною улыбкой к Юшкову, усевшемуся с Ашаниным в кабинете княжны, сказав ему: «Она вас, кажется, требует!» – после чего, не возвращаясь уже к дочери, сошла в свои апартаменты, приказав, чтобы, «в случае она будет нужна, прислать ей сказать». Она, очевидно, забыв, как за час пред этим ревела, что «ma fille est morte», дулась теперь на больную и на этого «старичка», которого потребовала дочь, «когда она тут, sa mère qui Га mis au monde», и на Ашанина, привезшего его, и, застав в своем ситцевом кабинете ожидавшего ее там Зяблина, фыркнула: «Je ne sais pas vraiment ce que c’est que ce vieux drôle que monsieur Ашанин nous a colloqué2!..»

A княжна видимо обрадовалась «старичку». Она указала ему взглядом стул против нее. Он подвинул его и сел. Она, не переменяя положения, долго глядела на него с легкою улыбкой на бледных губах и наконец проговорила: «Я вас узнала… вы… добрый!» – «Постарайтесь заснуть, милая княжна!» – сказал он в ответ. Она послушно закрыла глаза и принялась дремать. Но веки ее то и дело раскрывались, и она каждый раз устремляла на него взор, полный какой-то тревоги, как бы боясь, чтоб он не ушел, не перестал охранять ее… Он так и просидел всю ночь у ее изголовья. Посылать за княгиней не оказалось нужным, а сама она сочла бесполезным приходить наведываться: «Не присылают, значит, я не надобна!» – рассуждала она весьма логично и весьма гневно… На заре княжна наконец уснула спокойным и крепким сном.

На другой день только, часу в девятом утра, приехали Вальковский с доктором Ферапонтовым.

Длинный, несуразный, из бурсаков, похожий на Дон-Базилио, уездный врач произвел на княжну своим фатальным видом и не совсем чисто вымытыми руками, которыми ощупывал он ей пульс, довольно отталкивающее впечатление (она после подкрепившего ее сна находилась в полном сознании и говорила без труда), к великому горю старика-смотрителя, которого потребовала опять к себе, как только покончила с утренним умываньем и туалетом. Он страдал и за нее, и за приятеля своего Ферапонтова, известного ему за недурного практиканта и доброго, хотя неотесанного человека. Тот, с своей стороны, произведя диагноз княжны по всем правилам тогдашних медицинских приемов и способов определения, как бы смутился вдруг и долго безмолвно глядел на нее, насупившись и сопя сквозь не в меру расширившиеся ноздри. Юшков, в свою очередь, глядел на него во все глаза, в страхе за возможность какого-нибудь «неловкого» слова. Но доктор никакого слова не произнес. Заговорила сама больная.

– Мне сегодня хорошо, усталость одна, но я бы хотела встать, сесть в кресло… Можно, доктор?

– Если чувствуете себя в силах, почему же?..

– Так я встану?

(Ей хотелось, чтоб он скорее ушел от нее.)

– Как угодно!

Он вышел в кабинет с Юшковым, и все так же молча закачал головой. У старика задвоилось в глазах… В то же время явилась сюда княгиня со всякими вопросами, вздохами и неестественным ворочаньем круглых глаз, нисколько, впрочем, не точивших тех слез, которые она, по-видимому, ожидала от них теперь. Доктор отвечал неопределенными и немногосложными фразами… Он сказал, что вчерашнее каталептическое состояние княжны свидетельствует, очевидно, об анемии мозга (княгиня, услыхав этот неведомый ей научный термин, захлопала глазами пуще прежнего, но ей и в голову не пришло спросить, что именно должен был означать он) и что вместе с тем по общим указаниям организма следует предполагать известное поражение в полости сердца.

– Ah, mon Dieu! – вскрикнула на это княгиня. – мне уже об этом говорил доктор Чиприяни в Ницце, qu’elle а un défaut au coeur3, но я думала, что это у нее совсем прошло… И это очень опасно, доктор? – возгласила она так громко, что Юшков кинулся притворять дверь спальни, испугавшись, что больная могла услышать эти слова.

– Конечно-с, – ответил, помолчав, Ферапонтов, – если бы такие припадки возобновились… Тут необходимо постоянное наблюдение врача… притом главное условие – полное душевное спокойствие больной; в этих случаях психия играет весьма существенную роль…

Княгиня еще раз не поняла и спросила:

– А лекарство вы ей дадите?

– Успокоительную микстурку прописать можно-с.

Он подошел к письменному столу Лины прописать рецепт.

– А, впрочем, – молвил он, расчеркиваясь, – осмелился бы предложить вашему сиятельству адресоваться в Москву с приглашением к себе специального врача для пользования княжны, так как я уже выразил вам о необходимости постоянного наблюдения; я же его принять на себя не могу ввиду обязанностей моих по больнице в городе…

– Ah, mon Dieu, я сегодня же пошлю, сегодня же! – заголосила Аглая Константиновна и поплыла сообщать об этом дочери.

– А… Василий Григорьевич, – поспешно проговорила на это, вспоминая вдруг имя и отчество старика-смотрителя, Лина, – он останется?

– На что он тебе, chère enfant? – нежным голосом молвила ей маменька, – ведь он не доктор!

– Мне… лучше, когда он тут, – тихо сказала княжна. Аглая Константиновна повела плечом.

– Caprice de malade4!..

И вернулась опять в кабинет, где Ферапонтов с фуражкой в руке, готовясь уехать, переговаривался вполголоса с Юшковым.

– Она вот их все просит! – сказала она доктору, кивая на смотрителя.

– Василия Григорьевича? – улыбнулся тот. – Что же, это хорошо-с! Он наше дело маракует не хуже другого иного, только что степени