Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

Вальковский, все время поджидавший его выхода в апартаменте Зяблина (куда забился он тотчас по приезде, во избежание Ашанина, с которым страшно боялся встречи, предвидя все те упреки, которыми тот не преминул бы осыпать его), выскочил на двор, едва заслышал скрип колес подаваемого тарантаса доктора.

Он кинулся к сидевшему уже в нем Ферапонтову.

– И я с вами, погодите!

В то же время из сеней выскочила полногрудая Lucrèce и, быстро сбежав по ступенькам крыльца, передала доктору незапечатанный бумажный конвертец.

– От ее сиятельства княгини.

– Здравствуйте, Лукерья Ильинишна! – молвил, скаля зубы по ее адресу, «фанатик», влезавший к своему попутчику в тарантас.

Она даже не взглянула на него и, проговорив сухо: «здравствуйте-с!», обернулась и побежала в дом.

Лошади тронули. Доктор, державший в опущенной на колени руке переданный ему пакетец, полюбопытствовал, как только выехали они за ограду, узнать о количестве содержимого в нем и, опустив над ним глаза, осторожно вытащил из него наполовину две красные бумажки, которые тотчас же и сунул обратно.

– Мзда приличная, а? – тут же полюбопытствовал узнать «фанатик», подметивший это движение и успевший уже сойтись с Ферапонтовым на самую короткую дружескую ногу.

– Известно, люди богатые, могут! – промычал тот. – А только я все же предпочел отклонить дальнейшее получение таковой, – добавил он с выражением грубоватой бурсацкой иронии.

– Что так?

Доктор помолчал.

– Баре большие! С ними и говорить-то как, не знаешь… Да и субъект очень уж нежный, принимать на свою ответственность тоже штука опасная может быть! – как бы неохотно пояснил он наконец.

Вальковский глубоко вздохнул. Он по-своему искренно любил княжну и желал ей всякого блага, что не мешало ему уезжать теперь в Москву из боязни ответственности пред Ашаниным за то, что чуть не уморил ее на месте, и из желания поскорее отделаться от самой мысли о ней в затее какого-либо нового «театрика», хоть бы в Замоскворечье, у того же знакомого ему купца Телятникова, у которого устраивал таковые «за полтораста целкашей». Таковы люди!..

А Лину между тем, чувствовавшую себя еще слишком слабою, чтобы подняться на ноги, перекатили в большом кресле из спальни в кабинет, к открытому в сад окну, куда она просила подвезти ее и где вскоре очутилась одна со стариком-смотрителем (Аглая Константиновна никогда, а теперь тем менее не умевшая находить предметы разговора с дочерью, и которую к тому же давно ждали и чай, и Зяблин в ее ситцевом кабинете, отправилась туда почти тотчас вслед за отъездом доктора.)

– Вам не тяжело оставаться со мной, скажите? – начала девушка. – А я, – примолвила она, не ожидая ответа, – мне бы хотелось, чтобы вы всегда оставались тут, со мною…

Он поднял на нее свои большие голубые глаза… Они мгновенно подернулись влажным туманом, и он в перепуге, чтобы не испугалась она, отвернулся, смущенный и безмолвный.

Лина повела рукой по лицу.

– Как удивительно Бог все устраивает… Мы с вами раз только виделись и говорили, а между тем, если бы меня вчера, когда я совсем пришла в себя после этого обморока, если бы меня спросили, чье лицо было бы мне всего приятнее видеть подле себя, я бы, кажется, прямо указала на вас… И вдруг именно вы! Скажите, каким чудом вы здесь?

Он ей рассказал свою встречу в городе сначала с Вальковским, от которого узнал о случившемся с нею, потом с Ашаниным, предложившим ему ехать с ним в Сицкое, на что он согласился, зная, что Ферапонтов может приехать нескоро, и полагая, что он, имея кое-какие медицинские сведения, мог на первых порах оказать ей некоторую помощь.

– Да, – сказала она, тихо улыбаясь, – и привели меня в чувство… Помните, когда мы с вами познакомились, вы мне сказали, что, если вы мне будете нужны, вы всегда явитесь… И вот явились! И больше никого не надобно, – промолвила она странным тоном.

Юшков недоумело поглядел на нее.

– Maman хочет посылать в Москву за доктором, – продолжала она через миг.

– Да.

– Он мне не поможет.

– Почему вы думаете, княжна?

Она поглядела вдаль, в сад, с его зелеными вершинами, по которым играли золотые лучи солнца, обернулась затем к нему как бы для ответа… но не ответила, а спросила:

– Владимир Петрович… Ашанин здесь? Или я во сне видела вчера?

– Здесь, – подтвердил старик, – он тут рядом в комнате до утра пробыл, пока вы не заснули и я от вас не ушел.

– И он добрый… очень добрый, – прошептала Лина и примолкла… Какая-то глубокая, внутренняя тоска выразилась вдруг в чертах ее лица.

– Василий Григорьевич, – неожиданно проговорила она, – знаете что, я дурная! Мне надобно, я хочу его видеть… и вместе с тем боюсь…

Он понял (накануне, едучи в Сицкое, Ашанин счел нужным объяснить ему причину обморока княжны) и поспешил возразить:

– Напрасно вы боитесь, Елена Михайловна; я полагаю, что он вас скорее успокоить может, чем причинить лишнюю тревогу.

Легкий румянец заалел на ее бледных щеках.

– Да?.. Скажите, вы знаете? – протянула она, многозначительно глядя ему в глаза.

– О… об Офелии и Гамлете? – сказал он с улыбкой после легкого колебания.

– Да!.. Я не скрываю… ни от кого! – молвила она, медленно закачав головой и все так же не отрываясь от него взглядом.

– Вы божественное существо, Елена Михайловна! – восторженно вскликнул старый идеалист, из глаз которого на этот раз уже прямо брызнули слезы.

– Не надобно этого говорить, грех! – усмехнулась и она теперь. – Так вы думаете, я могу повидаться с ним… с Владимиром Петровичем?..

– Я полагаю, княжна, если только вы не станете волноваться; для вас это вредно!..

– Нет, нет! Я ведь знаю, что мне нужны силы… чтобы дождаться его, – добавила она с каким-то опять загадочным выражением.

Юшков ушел за Ашаниным, который, уснув на заре весь одетый на диване в бывшей комнате Надежды Федоровны, только что проснулся в эту минуту и приводил кое-как в порядок свое измятое платье и спутавшиеся во время сна волосы.

Входя к княжне, он наладил черты свои на такое спокойное, чуть не веселое выражение, что один вид его произвел на нее благотворное впечатление. Она протянула ему с кресла свою тонкую, прозрачную белую руку.

– Спасибо вам! Вы оба такие хорошие, – она повела глазами на старика Юшкова, – я вас измучила обоих…

– Мы от этого не растаем, княжна, – возразил Ашанин, широко улыбаясь, – и я за тревожно проведенную из-за вас ночь вознагражу себя с избытком удовольствием оттрепать самым наиположительным образом этого болвана Вальковского, напугавшего вас так дурацки, а затем и самого себя, за