Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Сейчас же, если можете!

– Нет! Мне еще надо отсюда к одному тяжелому больному… Через час, если хотите, – сказал он, взглянув на часы, – надо же и домой заехать… Я приеду к вам. Все там же, на Покровке?

– Нет, я только что из Петербурга и остановился в Дрездене, рассчитывая сейчас же ехать в деревню.

– Тем лучше, мне туда ближе.

– Так я буду ждать вас наверное?

– Наверное!

Они подали руки друг другу и разъехались.

– А теперь вот что, – сказал князь Ашанину, садясь в коляску, – я сейчас напишу Софье Ивановне Переверзиной в Петербург, а вы потрудитесь свезти это письмо на почту и немедленно отправить его туда эстафетой. Она ждет его и несомненно тотчас же вернется, когда получит… За вашим приятелем Гундуровым граф уже распорядился послать этого толстяка, исправника нашего бывшего. Он в настоящую минуту ускакал даже, вероятно. Но весьма было бы важно знать, где он его может нагнать, и когда, следовательно, можно рассчитывать, что Сергей Михайлович будет в своем Сашине… Раз уже вы принимаете такое живое участие… во всем этом деле, вам необходимо было бы следить за минутой его возвращения и…

– Я лучше сделаю, князь, – прервал его Ашанин, – я сам поскачу к нему. Он во Владимире и ждет письма от меня именно об этом… о княжне… Я передам ему все и привезу… Через два дня мы будем с ним в Сашине. Мне теперь фельдъегерская служба нипочем! – добавил он с невольною вспышкой обычной своей веселости.

Князь кивнул одобрительно головой.

– Это хорошо, но вы должны дать мне честное слово, что вы не допустите приятеля вашего приехать в Сицкое ранее, чем вы или он известите меня о возвращении его в Сашино и не получите от меня разрешения приезжать… Вы понимаете, что… для Hélène каждое волнение, каждая неожиданность могут иметь…

Голос его оборвался.

– Даю вам в этом за него честное слово, князь! – молвил глубоко тронутый молодой человек. – Моего вам не нужно.

Они вернулись в гостиницу.

Князь Ларион потребовал свой портфель и уселся за письмо к Софье Ивановне. Он запечатал его и передал Ашанину вместе с деньгами на эстафету.

– До свидания, – сказал он и как бы через силу примолвил, – дай Бог при лучших обстоятельствах!..

Ашанин поспешил уйти.

– Извозчик! – крикнул он, выбегая на крыльцо и вытаскивая на ходу из кармана бумажник, чтоб уложить в него письмо и деньги князя. – А у самого-то сколько у меня осталось? – пришло ему в эту минуту в голову.

Он развернул бумажник: в нем оказывались одна трехрублевая и две рублевые бумажки.

«С этим до Владимира не доскачешь!» – сказал он себе, вытягивая губы кружочком.

Он на миг задумался и тут же рассмеялся этому думанью:

– На Кузнецкий Мост! – закомандовал он, садясь на извозчика.

На Кузнецком Мосту он велел остановиться у входа в знакомый ему магазин золотых изделий. Он вошел в него и направился к конторке, за которою хозяин записывал что-то в свою книгу.

– Можете ли вы дать мне двадцать пять рублей на два дня под залог вот этого? – сказал он ему, отстегивая от жилетной пуговицы часовую цепочку и передавая ее с часами через решетку.

Ювелир, у которого наш Дон-Жуан приобретал не раз всякие колечки и браслетцы для своих Эльвир и Церлин, повел на него глазами, улыбнулся и, приподняв доску своей конторки, вынул оттуда серенькую и протянул ему.

– Извольте-с, а часики уж при себе оставьте, пригодятся.

– Ну и спасибо вам! – расхохотался красавец, пожал ему руку и, выбежав из магазина, вскочил на своего извозчика.

– В почтамт, и полтинник на водку, если хорошо поедешь!

Через час он скакал в перекладной по дороге к Троице. Фельдъегерская служба действительно была для него теперь обычным делом…

XLII

Аглая Константиновна выскочила даже самолично на лестницу, когда в начале восьмого после обеда пришли ей сказать, что приехал ее деверь, а с ним и «господин доктор Овер». Она была польщена тем, что эта первая 1-«célébrité médicale de Moscou» поспешила прискакать к ней в деревню по первому ее зову, и положила поэтому «être très aimable pour lui»… Ho более всего подмывало ee любопытство поскорее взглянуть на князя Лариона и, если не из его уст, то «à l’expression de sa figure» надеялась она узнать: «с чем» приехал он из Петербурга, какое окончательное решение принял он «relativement à sa position là-bas»-1.

Ничего, разумеется, не прочла она относительно всего этого на его строгом, бледном и страшно осунувшемся, показалось только ей, лице. Князь сухо поклонился ей и даже не спросил о здоровье Лины (он почитал совершенно бесполезным обращаться к ней с таким вопросом), а, указывая на своего спутника, сказал первым словом:

– Мы с Москвы ничего не ели, и Александр Иванович, я уверен, умирает с голода. Дадите ли вы ему скорее пообедать?

Vittorio, выбежавший в сени встречать приехавших, поспешил ответить, что князя ждут второй день, и обед будет «servi à la minute»2.

Княгиня повела сама пожелавшего привести себя несколько в порядок после дороги Овера в одну из комнат для гостей в бельэтаже, рассказывая ему по пути о 3-«fâcheux accident», случившемся с ее дочерью, но более всего о том, какую «secousse» произвел этот «accident» на ее собственную персону, на ее «système neveux», причем объявила, что она была всегда «d’une nature de sensitive»-3, которую, вероятно, и «имела несчастие передать дочери».

Умные глаза доктора так и запрыгали от пронявшего его внутреннего смеха. Он глянул искоса на эту расплывшуюся бабищу, сентиментально ворочавшую своими глупыми круглыми зрачками и, обернув парик, проговорил насколько мог серьезно:

– Я бы этого никогда не подумал, ввиду вашей цветущей наружности, княгиня… А, впрочем, les apparences sont trompeuses, – même pour un médecin4, – примолвил он тут же с любезностью бывалого светского практиканта.

Князь Ларион между тем прямо поднялся в верхний этаж.

Лина, которую Глаша прибежала известить о его приезде, выслала ее просить скорее к себе старика-смотрителя, которого все так же продолжала не отпускать от себя и который, с своей стороны, с чувством какого-то болезненного блаженства в душе, исправлял при ней должность сиделки. Он все утро сегодня провел за чтением ей «Ундины», к великому обоих их наслаждению.

Князь не видал его никогда до этой минуты, но, взглянув в лицо старого романтика, – в это доброе, открытое лицо, с ворохом седых волос, разлетавшихся во все стороны, и большими юношескими глазами, в которых говорила какая-то совершенно детская чистота и впечатлительность, –