Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

он сразу понял то внутреннее душевное родство, которое должно было сказаться этому простому старику и этой девушке, так далеко поставленным друг от друга на общественной лестнице, с первой же минуты знакомства их друг с другом. То, что для Аглаи Константиновны могло само собою быть объясняемым единственно, как «caprice de malade», принимало совсем иное значение в глазах князя Лариона: он прозревал за этим ту тоскливую потребность страждущего существа в другом, близком ему по духу существе, в котором уверено было бы оно найти необходимые ему в эту минуту нежность, опору, покровительство… Больная Лина, – говорил себе князь, – инстинктивно ограждала себя опорой и нежностью этого старика «с улицы» от тупого и назойливого бессердечия родной матери…

– Племянница моя очень полюбила вас, я слышал, – сказал он, пожимая Юшкову руку. – Я очень рад этому… Не говорю благодарю, потому что за такие вещи не благодарят…

– За что благодарность, ваше сиятельство! – возразил тот восторженным и дрожащим голосом. – За то, что допустили послужить ангелу небесному!..

– Так можно к ней теперь? – спросил князь.

– Пожалуйте, просит вас.

Она встала со своего кресла и пошла навстречу дяде, как только его увидела. Он поспешил к ней, обнял ее голову обеими руками, прильнул губами к ее золотистым волосам…

– Садись, садись! – поспешно заговорил он, отводя ее опять на место. – Ты еще слаба…

– Нет, дядя, нет, я гораздо лучше себя чувствую сегодня.

Он сел против нее, уткнувшись руками в колени, с невыразимым восхищением и мучительною тоской воззрясь в черты ее лица. Никогда еще такою красотой не исполнены были эти черты… но это была какая-то никогда еще им не виданная, пугавшая его красота.

Он чрезмерным усилием заставил себя улыбнуться, заставил свой голос зазвучать ровным, обычным звуком:

– И болеть совсем не нужно было, – начал он, – я тебе привез очень хорошие вести.

– Да, дядя?.. Я была уверена! – промолвила она тут же.

– Ты была уверена, что я не допущу несправедливости, что это могло случиться только в моем отсутствии? – спросил он в объяснение себе ее восклицания.

– Да… и так, – отвечала она, слегка сжимая брови и как бы спрашивая теперь себя сама, откуда могло явиться у нее это убеждение.

– «И так»? – повторил он, вызывая новую улыбку на свои уста. – Так отчего же ты так испугалась, лишилась чувств?

– Нет, это после… со мною сделалось, – молвила Лина.

– Что «после»?

– Я, право, не умею вам это объяснить, дядя (она, в свою очередь, теперь старалась улыбнуться), – будто что-то раскрывается предо мною, говорит вперед… Так странно…

И она провела себе рукою по лицу.

– А если так, – поспешил заговорить опять князь Ларион, заговорить свою тревогу, – то подсказывает ли тебе это что-то, что испытания твои близятся к концу?..

Внезапный румянец заиграл на ее щеках.

– Что хотите вы сказать, дядя?

– А то, что после того, что было с тобою теперь, Аглая Константиновна сама поймет, надеюсь, что вещи не могут оставаться в том положении, в каком они стояли до сих пор, что дальнейшее ее упорство было бы преступлением… Это скажет ей и Овер, которого она выписала для тебя; я всю дорогу стимулировал его в этом смысле… Повторяю, испытания твои кончены! Все оказалось фальшивою тревогой. За Сергеем Михайловичем послано вдогонку; никакой ссылки нет и не будет; он во Владимире, и господин Ашанин, поскакавший с своей стороны за ним, обещал привезти его домой в Сашино послезавтра. Софье Ивановне Переверзиной я сегодня же отправил в Петербург эстафету! Мы встретились с нею на дороге и условились: она тотчас же выедет, получив мое письмо. Чрез несколько дней ты их увидишь здесь… увидишь его на правах жениха твоего, Hélène, – промолвил князь невольно дрогнувшим голосом.

Она откинулась вдруг в спинку своего кресла и поднесла руку к глазам.

– О, если бы это раньше, раньше! – вырвалось у нее мучительным стоном.

– Hélène, друг мой, что с тобою? – вскрикнул он, помертвев.

Она не отвечала, но из-под этой тонкой, прозрачной руки, прикрывавшей глаза ее, поток слез двойным ручьем покатился и закапал на легкие сборки корсажа ее летнего платья.

Князь Ларион стоял пред нею, бессильный сказать слово.

А Лина как-то вдруг собралась, совладала с собою, отерла глаза платком и, глядя на него уже с улыбкой на бледных губах, схватила его руку:

– Дядя, милый, простите!.. Я еще слаба, нервна… я печалю вас, когда мне следует так благодарить вас… Вы говорите, вы привезли доктора, – поспешно промолвила она, – я очень рада, дядя, пусть он вылечит меня скорее, скорее, если может.

XLIII

Пообедав наскоро в обществе князя Лариона, который от обнимавшего его внутреннего волнения едва прикасался к подаваемым им блюдам, знаменитый московский врач просил провести его к княжне.

– Я желал бы, чтобы вы мне позволили остаться наедине с больною, – сказал он Аглае Константиновне, которая почитала теперь нужным не отставать от него и свидетельствовать ему своими охами и сентиментальным ворочаньем глаз о своей нежности к дочери и тревоге за нее, – присутствие домашних всегда невольно отвлекает и врача, и пациента и мешает им сосредоточиться настолько, насколько это требуется в данном случае.

– 1-Vous êtes un prince de la science, comme on dit, monsieur Auvert, – отпустила Аглая, любезно усмехаясь, – et puis vous êtes un homme si comme il faut; il ne peut y avoir rien de mauvais que vous restiez seul avec ma fille-1.

Овер слегка закусил губу и обменялся с князем Ларионом быстрым, говорящим взглядом.

– Пойдемте, Александр Иванович, – сказал ему тот, вставая.

– Вот, Hélène, кто поможет тебе обрадовать всех, кто тебя любит, скорейшим исцелением, – молвил он, вводя его в комнату племянницы, – ты Александра Ивановича не раз видела у меня зимой, и страшным он тебе, вероятно, не покажется.

– 2-Non, non, – воскликнул Овер, смеясь, – je me flatte de n’avoir jamais fait l’effet d’un Croquemitaine à mes belles malades-2… Что это с вами случилось, милая княжна? – заговорил он, садясь против нее и беря ее за руку, – не надо себя так дурно вести!..

Он как бы беззаботно улыбался, зорко в то же время глядя на нее и собирая в мысли все болезненные подробности, улавливаемые им в ее наружности.

Она тоже чуть невесело улыбнулась и все, между тем, угадывала, все понимала.

– Я дурная, я знаю, – говорила она, – и совсем не так веду себя, как следует…

– Александр Иванович хорошенько побранит тебя за это, и, чтобы не мешать ему, я ухожу, – в свою очередь, тоном шутки сказал князь, выходя за