Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

И на этот предмет нашлось в умственном запасе бывалой Lucrèce подходящее решение:

– А у меня тут на селе родной брат живет, Федор Ильин прозывается, потому я сама здешняя, Сицковская: третья его изба справа, если из города примерно ехать. Так если что нужно, только к нему пошлите, велите Ваську спросить: шустрый этто у него мальчик есть, племянник мой. Он это все сорудует, если мне что от вас или к вам от меня послать… К вам в Сашино, в гундуровское посылать?

– Да, я там, у Гундурова…

– Ах, как этот самый ваш господин Гундуров прекрасно Гамлета представляет! – нежданно воскликнула она. – Очень даже, могу сказать, обожаю их за это, скажите им! Когда он этто про мать свою говорил, что она башмаков еще не износила, а за другого вышла, а сам в слезы, я даже убежала, потому у самой-то так и текут у меня, так и текут, а лакеишки-дурачье смотрят и смеются… Уж потом пришла смотреть опять, когда это они с нашей княжной: «в монастырь, говорит, ступай, в монастырь!» А пошла-то не она, а Надежда Федоровна наша безмозглая. Стоит! – И Lucrèce, поведя насмешливо взглядом в сторону нашего Дон-Жуана, прыснула еще раз со смеху. – А что они, приятель-то ваш, в княжну нашу очень врезамшись? – спросила она тут же. – Как вы скажете, мусью?

– Есть-таки, Лукерья Ильинична, есть!..

– И сейчас видать, что настоящее это у них, а не из-за приданого, как у того, у петербургского-то. Хоть и холопка я, а понимать могу… Так вы им так и скажите, – рассмеялась она, – что от сердца даже желаю, чтобы высватали они себе нашу княжну, потому уж оченно они чувствительно этого самого Гамлета умеют играть.

«Господи, – сказал себе мысленно Ашанин, – даже любовью к искусству пылают „сии огромные сфинксы!“»

– Восхитительная Лукерья, – возгласил он, обнимая ее коленоподобные плечи, – добродетели ваши достойны всяких наград!..

– Баловник вы, баловник! – залепетала она, зажмуривая от удовольствия свои плутоватые и сластолюбивые глазки…

XXIX

Княжна встретила Ашанина в гостиной с письмом в руке.

– Не поручите ли вы мне передать им еще что-нибудь на словах? – спросил он, принимая письмо и опуская его в карман.

– Я написала, – молвила она с тихою улыбкой, – но вы скажите им, какою вы нашли меня сами… Я спокойна, здорова пока, как видите; думаю и не отчаиваюсь, – примолвила она, опуская веки. – Да скажите им, что я получила вчера письмо от графини Воротынцевой… Мы должны были ехать к ней с maman, но она вдруг очень скоро собралась за границу и написала мне очень милое, симпатичное письмо на прощанье, в котором также просит меня передать много очень дружеского Софье Ивановне… и Гамлету… Она не знала, что мы уже… не видимся… – заключила Лина слегка дрогнувшим голосом.

– Княжна, – сказал Ашанин, – княгиня Аглая Константиновна весьма любезно пригласила меня посещать ее в Сицком, пока я «в здешних странах», как выразилась она (о том, где эти «страны», она не справлялась, и едва ли, кажется, знает, что живу я именно в Сашине). Приглашением ее я, само собою, не премину воспользоваться и на будущей неделе приеду сюда опять. Но до этого, и вообще в интервалах между моими приездами сюда, могут случиться какие-нибудь обстоятельства, о которых вы сочтете, быть может, нужным известить немедленно… Софью Ивановну. Как думаете вы это сделать?

– Как сделать? – повторила, несколько удивляясь вопросу, Лина. – Если бы что-нибудь такое нужное случилось, я напишу и пришлю.

– С кем?

– С кем-нибудь из слуг.

– Это может быть доведено до сведения княгини.

– Так что ж такое? – с гордою интонацией в голосе проговорила княжна. – Я не скрываю своих поступков; никто не может находить дурным, что я пишу такой высокопочтенной женщине, как Софья Ивановна Переверзина.

– Да, – молвил Ашанин, – но уверены ли вы, что не подвергнете гневу княгини того, кого вы пошлете с письмом?.. Уверены ли вы, – примолвил он, понижая голос, – что не дано какого-нибудь приказания по дому насчет таких возможных писем ваших в Сашино?..

Лина не отвечала, и все лицо ее покрылось краской стыда от мысли, что ее мать действительно была способна отдать «по дому» подобные приказания…

– Я нашел средство, княжна, – продолжал между тем уже несколько таинственно Ашанин, – избавить вас от всякой заботы относительно доставки ваших писем, если понадобится вам писать.

– Что такое?

Она внимательно глянула на него.

– Очень просто: напишите, положите письмо в конверт с адресом и оставьте на вашем столе. Оно будет доставлено по назначению в тот же день.

– Каким же образом? – недоумело спросила княжна.

Он засмеялся.

– Это мой секрет – секрет романа, – примолвил он весело.

Она слегка нахмурилась и закачала головой.

– Я романов и все эти таинственные средства не люблю, – сказала она, – и надеюсь, что не буду в необходимости прибегать к ним.

– Но не забудьте их в случае надобности, – ответил на это Ашанин, кланяясь и протягивая руку проститься с нею.

– Прощайте, Владимир Петрович… Вы дядю не видали? – спросила она вдруг.

– Нет, мне говорили, он уехал верхом…

– Я его совсем не вижу, кроме как за столом, – словно вырвалось у нее. Она тут же умолкла и слабо улыбнулась…

Ашанин поклонился еще раз и вышел.

– А теперь в город! – сказал он кучеру, садясь в гундуровскую коляску, предовольный тем, как успел он «устроить почту» между Сицким и Сашиным и отвлечь «бриганта» от союза с «противною стороной». Все это великолепно устроилось, говорил он себе, и мысли его обратились теперь опять к предмету личной его заботы – Ольге Акулиной и к шансам увидаться с нею в городе.

Доехав туда, он прежде всего велел себя везти в почтовую контору, где должен был получить по доверенности посылку с книгами на имя Гундурова, и первое лицо, с которым встретился он там на крыльце, был Вальковский.

– Ты как сюда попал? – вскрикнул он в изумлении. – И что с тобой? – спросил он тут же, заметив бледное, сильно расстроенное лицо «фанатика».

– Маргоренька к гусару ушла, сейчас от Васи Тимофеева письмо получил! – могильным голосом проговорил тот, зверски поводя глазами и показывая грязно-исписанный листок почтовой бумаги, который держал в руке.

Ашанин помер со смеху (Маргоренька была та рябая швея, которую Вальковский готовил на сцену, на роли Селимен).

– «Маргоренька к гусару ушла!» – повторил он, передразнивая его: – плачь, русский театр, плачь!

– Дурак! – фыркнул ему на это «фанатик».

– Само