Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

в свою очередь, чувствовала себя исполненною к нему искреннейшей благодарности и томилась желанием выразить ее ему. Но как? Он казался ей мрачен до суровости, он удалялся, не искал случая разговора с нею. Она боялась сказать ему слишком мало или слишком много, – все то же внутреннее чутье подсказывало ей, что горячее выражение этой благодарности ее способно было бы только растравить ту рану, которую, она знала, носил он в себе с первой почти минуты появления Гундурова в Сицком… Она не старалась углубиться в разгадку двигавших его побуждений, она останавливалась на тех объяснениях, которые сам он дал ей по этому поводу: он одинок, привык, привязан к ней, он видел в ней свой «bâton de vieillesse»3, ему тяжела мысль потерять ее, расстаться с существом близким ему по крови, по чувствам, по симпатиям… «Он добр, дядя, благороден, он это доказал нам теперь, – рассуждала Лина, – но в нем, как во всех старых людях, есть своя доля эгоизма: он решился теперь стать прямо на нашу сторону, но все же простить мне это он сразу не может»…

И так шли дни, и как бы все далее и далее расходились они и как враги избегали свидания и встречи.

Не весело, но и не мятежно было на душе Лины. Она верила – она умела верить. Тяжко было для нее отсутствие любимого человека, и слезы невольно текли о нем из ее глаз, но она знала, что он думал ежечасно о ней, как и она ежечасно думала и молилась о нем, знала, что она его увидит через известный промежуток времени, и терпеливо считала дни, отделявшие ее от этой минуты. О более дальнем будущем она загадывать не смела, но и не отчаивалась в нем – она была уверена и в себе, и в Сергее – «да и не грех ли отчаяние?..» Забвение, в котором она была как бы оставлена окружавшими ее, не тяготило ее; в настоящую минуту оно было дорого ей, напротив: ей были дороги это царствовавшее кругом ее людское безмолвие и ничем не стесняемая свобода долгих размышлений, и одинокие прогулки по межам засеянных полей, куда обыкновенно направляла она шаги, исчезая как птичка среди высоких хлебов, и эта тишь, и ширь, и простота волнующихся линий русской, еще новой для нее, природы, о которой с детства мечтала она на чужбине и которая так близка, так родна была ее тихой душе. Ей слаще всего было среди этой природы думать о Гундурове, вспомнив его восторженные речи, его страстную любовь к этой дорогой им обоим родине, «безбрежной», как и то чувство, которое соединяло их «навеки» друг с другом…

Она возвращалась как-то домой с одной из таких своих прогулок (был третий час пополудни), как вдруг увидела на дворе пред крыльцом знакомую ей четверку караковых. Сердце забилось у нее. «Неужели он?..»

– Кто это приехал? – спросила она, насколько ей было возможно спокойнее, входя в сени.

– Господин Ашанин, Владимир Петрович, – отвечал слуга.

– К кому?

– К ее сиятельству княгине.

Лина поднялась в первый этаж…

А Дон-Жуан наш сидел тем временем в ситцевом кабинете княгини и потешал ее, как обещался Гундурову, всякими рассказами легкого содержания. «Il est vraiment charmant, се monsieur Ашанин!»4 – повторила она, покатываясь и одобрительно относясь с этими словами к неизбежному Зяблину, сидевшему тут же, и на обычно оживленном лице которого изображалось не менее одобрения, а удовольствия вдвое, за то неожиданное развлечение, которое приезд Ашанина вносил в его бесконечный tête-a-tête с этою умною женщиной.

Ашанин сообразил совершенно верно. Аглая Константиновна даже не «полюбопытствовала» узнать, кто те «друзья в ее соседстве», у которых, на ее вопрос при его появлении «откуда вы?», он отвечал, что «поселился на время». Какое было ей до этого дело? Ее интересовало в жизни единственно то, что касалось ее лично, да и в этом, лично касающемся ее, она никакими дальнозоркими вопросами не задавалась. Ей и в голову не пришло, что визит молодого человека мог иметь какое-либо отношение к тому, что она на своем живописном французском диалекте называла «се bète d’amour de ma fille pour un monsieur de rien du tout»5.

– A княжны я не увижу? – самым невинным тоном спросил Ашанин, исчерпав до дна свой запас анекдотов.

– Она гуляет, должно быть; это ее обыкновенный час, – отвечал Зяблин.

– Вы увидите ее за обедом, – промолвила хозяйка, – ведь вы с нами обедаете?

– Извините, княгиня, не могу!..

– 6-Pourquoi donc? Вы, может быть, боитесь que le dîner sera mauvais-6, потому что мы одни, без гостей, – полуигриво, полуобидчиво отпустила Аглая.

– Помилуйте! – засмеялся Ашанин. – Я знаю, что вы с гостями и без гостей обедаете, как обедал один только покойный Лукулл7.

Она недоумело вперила в него свои круглые очи:

– 8-Ah, oui, Lucullus, се general de Rome qui avait un si bon cuisinier, – вдруг вспомнила она былые уроки madaine Crébillon и расхохоталась, несказанно обрадованная. – Il а toujours le mot pour rire! – примолвила она, подмигивая все тому же Зяблину. – Так отчего же вы не хотите manger un bon dîner-8? – допытывалась она опять у своего молодого гостя.

– Мне надобно еще в город от вас, – объяснил он, – мне поручено привезти оттуда ящик книг, присланный… моим друзьям…

– И уж верно не книги, – с новою игривостью закачала головою Аглая, – 9-а quelque affaire de femme?.. Ах, я знаю, – вскрикнула она, – вам хочется, je suis sûre, увидеть Olga Akouline; вы, кажется, были немножко amoureux d’elle-9?.. Только опоздали, она выходит замуж за monsieur Ранцова.

– Это не новость, княгиня. Она это нам всем громогласно объявила, уезжая с ним отсюда в один день, что и все мы, когда расстроился «Лев Гурыч Синичкин».

– Нет, я это узнала недавно вот чрез него! – и Аглая опять кивнула на «бриганта». – C’est une jolie fille, et de l’esprit, mais très impertinente, n’est-ce pas10? – спросила она его.

Зяблин нежно покосился на нее и испустил глубокий вздох.

– И какое ей счастие! Il se trouve11, что этот monsieur Ранцов очень богат, говорят…

Ашанин поспешно встал со своего кресла. Произнесенное имя Ольги внезапно пробудило в нем с новою силой помыслы о ней, желание увидеться с нею. Он действительно по просьбе Гундурова взялся заехать в город за ящиком книг, высланных по почте из Москвы его приятелю, и говорил себе теперь, что ведь «Ольга там и что кто чего сильно хочет, того непременно достигает»…

– Позвольте поцеловать вам ручку,