Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

признательными глазами; она бесконечно рада была предложению его ехать с ними в Сашино и «остаться там, пока его не прогонят». Его присутствие крайне облегчало тяжесть предстоявшей ей задачи «возиться с этим сумасшедшим», говорила она себе, поглядывая искоса на сидевшего против нее с опущенною головой племянника: «изныла бы я совсем одна-то с ним»… И тут же с просящимися на глаза слезами вспоминалось Софье Ивановне, как в минуту прощания, нежно охватив ей шею рукой и крепко прижавшись золотистою головкой своею к ее плечу, прошептала ей на ухо Лина: «Тетя, берегите его!»

Быстро мчали их добрые караковые лошадки. Сицкое скрылось за пригорком; потянули поля с желтоватою зеленью ржи, словно легким туманом подернутою золотистою пылью цветения… Вот и лес за границей шастуновских владений… О, таким ли видел его Гундуров в тот незабвенный полдень, после первой встречи с княжной? Он не узнал его: где те краски, где те волшебные переливы света и теней? Погода с утра успела измениться, над вершинами берез низко проносились темно-лиловые тучи. Неприветно смотрела лесная чаща, птицы замолкли, весенние ландыши отцвели давно… Бесцветно и уныло, как и в его душе, было теперь под густою сетью нависавших над ними ветвей, и лишь шум плескавших по листьям капель засеявшего дождя да инде гулкий стук дрозда о ствол древесный доносились до его слуха вместо тех неисчислимых голосов, что приветствовали его здесь на заре его счастия.

Счастия… Да разве закрылось оно для него навсегда, разве не ждет оно его впереди, разве все это не временная мука, не «искус», о котором ему говорил князь Ларион и который сам он так торжественно обещал «выдержать, вынести»?.. Гундуров внезапно поднял голову, оглянул своих спутников, ощупал на левой руке обмотанную о кисть ее цепь Лины и улыбнулся мгновенною бессознательною улыбкой.

– Дождь пошел, – сказала ему Софья Ивановна, не покидавшая его взглядом, – садись с нами под верх, усядемся все трое.

– Спасибо, тетя, – отвечал он, скидывая шляпу, – пусть капает, голове свежее.

– Дождь – к счастию! – проговорил на это Ашанин с такою комическою серьезностью, что Софья Ивановна засмеялась.

Но Сергей уже снова впал в свою задумчивость…

И много дней должно было пройти, прежде чем стал он в состоянии перемочь себя и внести известную ровность в душевный свой обиход, – много дней, в течение которых он то проводил по целым часам, запершись в своей комнате, уткнув голову в руки, недвижный и безмолвный, то пропадал до поздней ночи в полях и оврагах, возвращался истомленный домой, будил Ашанина и заставлял его до зари выслушивать страстные речи о княжне, об обещаниях князя Лариона, о «случайностях», которые могли бы заставить Аглаю Константиновну изменить свое решение… Ашанин терпеливо выслушивал его, утешал, напоминал о терпении и не раз при этом посылал внутренне к черту приятеля, прерывавшего сон, в котором он держал в объятиях своих Ольгу Акулину, – Ольгу Акулину, надолго, если не навсегда, потерянную для него теперь, но о которой каждый день думал московский Дон-Жуан.

– Мне просто невмочь ждать до конца этого месяца, – говорил ему с отчаянием Гундуров через неделю после отъезда их из Сицкого, – хотя бы на миг, издалека взглянуть на нее!

– Только раздразнить себя больше, – возражал Ашанин, – и где же это так взглянуть на нее, чтобы не увидели другие, не пошли толки, сплетни?

– Но как же жить так, безо всяких известий! Она не здорова, может быть, заболела от неприятностей, от преследований матери…

– Об этом узнать можно, – сказал, подумав, красавец, – я поеду в Сицкое.

– Ты?..

– А что же? Я – сторона, никакой у меня размолвки с княгиней не было, и благоволила она ко мне всегда. Поеду к ней с визитом, навезу ей скоромных анекдотцев короб целый. Она предовольная останется.

– Но она узнает, что ты от нас, из Сашина…

– И не полюбопытствует! А узнает, так что же такое! Если она заговорит о тебе, я тебя ругать стану! – засмеялся Ашанин. – Скажу, что ты ужасно гордишься и важничаешь своею рюриковскою кровью и почитаешь поэтому, что черт тебе не брат. Это на ее раскаталовщину произведет самое внушительное впечатление… А княжну я тем временем увижу, переговорю, узнаю все…

– Володя, я напишу, передай ей! – вскрикнул, блеснув взглядом, Гундуров.

– Хорошо… Нет, пусть лучше напишет Софья Ивановна: и мне передавать, и княжне получать будет этак ловчее…

Гундуров кинулся ему на шею.

XXVII

В нежном взоре скорбь разлуки

И следы недавних слез1.

Жуковский.

А в Сицком… Какое безмолвие, какая тоска свила себе в нем теперь гнездо после недавнего гама, смеха, праздничного сияния! Как пустынно и угрюмо глядели эти пышные хоромы, по лощеным паркетам которых кое-когда лишь разве бесшумно проходил теперь полусонный дежурный официант, посланный бдительным Витторио спустить занавесы от солнца или смести насевшую на мебель пыль… Из гостей оставался один лишь Зяблин, каждый день, впрочем, заявлявший о своем ближайшем отъезде, но изо дня в день продолжавший все так же пить чай с очарованною им хозяйкой. Сама она выходила из своих внутренних апартаментов лишь в часы завтрака и обеда; в одни лишь эти часы виделась она с деверем и дочерью. Не веселы и тяжелы для всех были эти трапезы, за которыми каждый сидел, глядя в свою тарелку, часто ни единым словом во все продолжение их не обменявшись со своими соседями, и прислушивался, от нечего делать, к пустой болтовне князька «Базиля» с его невозмутимым англичанином. Аглая Константиновна не то дулась, не то конфузилась, не смея поднять глаз на князя Лариона и отворачивая их от Лины. Из-за стола вставали все поспешно, как бы отбыв обременительный долг, и тотчас же расходились каждый в свою сторону. Князь Ларион усиленно ходил, читал, ездил верхом. Лина гуляла до устали и заигрывалась по вечерам Бахом и Марчелло2, строгие вдохновения которых ладились с невеселым настроением ее духа… Между дядей и племянницей отношения как бы вдруг совершенно порвались: они не сходились, не видались, кроме как в часы общих трапез, тяжелых и безмолвных. Какое-то взаимное недоразумение лежало между ними. Он, после того разговора с ее матерью, наружно как бы столько же боялся возобновления прежней интимности своей с Линой, сколько внутренно жаждал и томился по ней. Он ждал, что она «подойдет» сама, сама почувствует потребность тех прежних, близких, дружеских отношений, «заставит его» возобновить их. «Не пожертвовал ли он себя весь», не подарил ли себя, не обещал ли «избранному ею» полное содействие и покровительство?.. Княжна,