Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Княгиня, – прервала ее Софья Ивановна, – все это похоже на дурную шутку, и если компаньонка ваша действительно говорила вам то, что вы мне передаете, она в самом деле сумасшедшая… или уж чересчур лукава, – примолвила тетка Сергея, вспоминая разговор свой с Ашаниным о его жертве. – Во всяком случае вы не сомневаетесь, надеюсь, что племянник мой здесь ни при чем…

– 10-Ah mon Dieu, je sais bien, что тут ничего не может быть, – закивала Аглая, – она его гораздо старше, et puis elle n’a pas le sou, la malheureuse-10.

Как ни хотелось Софье Ивановне приступить скорее к «делу», она сочла нужным возразить против этой последней фразы.

– Я позволю себе заметить вам, княгиня, что соображение о деньгах не существует для моего племянника; он в них, во-первых, не нуждается, а во-вторых…

Она оборвала вдруг, поглядела на княгиню, погрузила еще раз пальцы в табакерку, и еще раз выпустив из них табак:

– Я пришла вам сказать, – быстро проговорила она, – что он… что Сергей любит вашу дочь…

– Votre neveu? Il aime Lina, ma fille11! – с ужасом пролепетала Аглая, отчаянно хлопая глазами.

– Да, и я имею честь просить у вас руки ее для него, – заключила Софья Ивановна торопливо и решительно, как бы говоря себе: перчатка брошена, а теперь посмотрим!..

Аглая Константиновна поражена была до того, что долго не могла собраться с мыслями. Она уперлась глазами в лицо своей собеседницы с таким выражением, будто старалась допытаться в нем, не в шутку ли было сказано то, что дано ей было сейчас услышать… И вдруг, к немалому изумлению Софьи Ивановны, поднесла платок к собственному лицу и громко всхлипнула:

– 12-Madame Pereverzine, – тоном глубокой обиды промолвила она, – j’ai été toujours si polie envers vous, что я вам сделала pour que vous m’offensiez comme cela-12?

Софья Ивановна так и привскочила:

– Я оскорбляю вас? Предложение мое вы принимаете за оскорбление!.. Не потрудитесь ли вы объяснить мне, что вы понимаете под этим, княгиня? – добавила она спокойнее, сдерживаясь, насколько позволял ей только ее пылкий характер, между тем как багровые пятна, обычные признаки внутреннего волнения в ней, выступали на ее лице.

– Вы должны сами знать, madame Pereverzine, – отвечала Аглая тем же плачущим голосом, – что дочь моя, 13-une princesse Schastounof, которой я даю пятьсот тысяч – deux millions de francs, – перевела она сквозь слезы, – в приданое, кроме ее законной части в имении отца, что такая невеста peut faire un parti plus beau-13, чем выходить за monsieur Гундурова.

– Этот «monsieur Гундуров», – обидчиво, в свою очередь, воскликнула теперь его тетка, – ведет свой род от того же корня, что и князья Шастуновы, и не уступает, следовательно, дочери вашей по рождению. Что же касается ее богатства, то я уже вам сказала, что Сергей равнодушен к деньгам и, поверьте, что он и я, мы были бы счастливы, если б он мог получить княжну Лину безо всякого приданого.

Княгиня иронически усмехнулась на это заявление и многозначительно затем повела головой:

– 14-Permettez, chère madame Pereverzine, – заметить вам, что ma fille и monsieur Гундуров совсем не одно и то же. Elle est titrée et lui est un simple (она хотела сказать простой, то есть не титулованный дворянин; несмотря на свой неизменный французский язык, у нашей княгини прорывались иной раз такие невероятные русизмы)… Et puis у него никакого position dans le monde… Потому что вы понимаете, chére madame, – фыркнула она уже совсем высокомерно, – что я никогда не позволю, чтобы дочь моя, la princesse Lina, сделалась какою-нибудь Frau Professorin, comme en dit en Allemagne-14!..

«Я вмго этого ожидала, и потому сердиться было бы смешно, тем более, что уж очень она забавна в своей глупости», – молвила себе между тем Софья Ивановна, глядя на окончательно расходившуюся Аглаю и смиряя таким рассуждением клокотавшее в ней самой чувство негодования против этой агрессивной, оскорблявшей ее глупости… И громко:

– Все это очень может быть, Аглая Константиновна, – выговорила она это имя и отчество с таким оттенком интонации, что та ёрзнула на своем диване, словно уколотая вылезшею оттуда булавкой, – но мы с вами дожили до того века, когда решать судьбу детей без их спроса родителям уже не приходится… Уверены ли вы, что княжна Елена Михайловна разделяет ваше презрительное мнение о профессорском звании?

– О, с этой стороны я совершенно спокойна, – воскликнула, раздув ноздри, княгиня: – Lina se sent trop bien née pour descendre à une mésalliance15!..

Софья Ивановна помолчала… To, что приходилось ей сказать сейчас, должно было, она знала, отозваться для княжны Лины, которая так дорога была ей, целым рядом мучительных дней борьбы, оскорблений, слез… Ее губы внезапно побелели и дрогнули.

– Вы, по-видимому, княгиня, не совсем точно знакомы с понятиями и желаниями вашей дочери, – сказала она с невеселою усмешкой, – я должна вам сказать, что я с дозволения княжны Елены Михайловны прошу у вас ее руки для племянника моего Сергея Михайловича Гундурова.

Аглая и перепугалась, и разгневалась в одно и то же время:

– 16-Mais c’est affreux, что вы мне говорите!.. Je n’aurais jamais crû cela de vous, madame Pereverzine! – чуть не кричала она, вся красная… – Потому, что я позволила моей дочери играть на сцене с вашим племянником, il s’est imaginé, и вы тоже, как я вижу, qu’il pouvait prétendre à sa main… Вы воспользовались неопытностью, de l’inexpérience et de la trop grande bonté de ma pauvre enfant-16, – всплакнула она еще раз при этом, – чтобы выманить у нее какое-то согласие…

– Княгиня, довольно! – остановила ее Софья Ивановна, сама вся дрожа от несдержанного гнева. – Вы забываете, что вы у себя и что я ваша гостья… Оправдываться я пред вами не стану, – вы бы не поняли меня, полагаю, – проронила она с вырвавшимся у нее помимо воли оттенком презрения, – а способна ли я «выманивать» и воспользоваться чьею-либо «неопытностью», может вам сказать beau-frère ваш, князь Ларион Васильевич, к которому я и пойду сейчас переговорить окончательно об этом деле, так как дальнейший разговор с вами, княгиня, был бы, я вижу, по меньшей мере, бесполезен, – докончила тетка Гундурова, вставая с места, и, поклонившись хозяйке, направилась к двери.

Та вдруг струхнула… Тон Софьи Ивановны, переписка ее 17-«avec feue l’Impératrice mère», вчерашняя крайняя любезность с нею графини Воротынцевой и наконец перспектива «d’une scène affreuse