Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич
Четверть века назад. Книга 1 читать книгу онлайн
После векового отсутствия Болеслава Михайловича Маркевича (1822—1884) в русской литературе публикуется его знаменитая в 1870—1880-е годы романная трилогия «Четверть века назад», «Перелом», «Бездна». Она стала единственным в своем роде эпическим свидетельством о начинающемся упадке имперской России – свидетельством тем более достоверным, что Маркевич, как никто другой из писателей, непосредственно знал деятелей и все обстоятельства той эпохи и предвидел ее трагическое завершение в XX веке. Происходивший из старинного шляхетского рода, он, благодаря глубокому уму и талантам, был своим человеком в ближнем окружении императрицы Марии Александровны, был вхож в правительственные круги и высший свет Петербурга. И поэтому петербургский свет, поместное дворянство, чиновники и обыватели изображаются Маркевичем с реалистической, подчас с документально-очерковой достоверностью в многообразии лиц и обстановки. В его персонажах читатели легко узнавали реальные политические фигуры пореформенной России, угадывали прототипы лиц из столичной аристократии, из литературной и театральной среды – что придавало его романам не только популярность, но отчасти и скандальную известность. Картины уходящей жизни дворянства омрачаются в трилогии сюжетами вторжения в общество и государственное управление разрушительных сил, противостоять которым власть в то время была не способна.
– Не скажете ли вы, Ольга Елпидифоровна, какое мрачное дело замышляет сосед ваш с левой стороны?
Ваза и цветы помешали ему заметить яркую краску, покрывшую мгновенно все лицо барышни…
Ашанин на сей раз поспешил ответить:
– Я замышляю освистать первый балет, который ты поставишь на сцену.
Кругом засмеялись; засмеялся даже капитан Ранцов, крепко недолюбливавший Ашанина за его пассаж с Ольгой прошлою ночью, но которому Свищов еще более претил своим нахальством.
– Хорошо сделаешь, – отшучивался между тем со смехом тот, – потому что я намерен изобразить в этом балете всякое твое коварство и безобразие.
Девица Eulampe, давно втайне таявшая при московском Дон-Жуане, почувствовала себя вдруг ужасно обиженною за него такими словами.
– Может быть, действительно, и есть такие, – громогласно отпустила она, – которые, в самом деле, и коварные, и безобразные, только, уж, конечно, не monsieur Ашанин!
Новый дружный смех отвечал на выходку пламенной «пулярки». Свищову решительно не везло…
Ашанин откинулся в свое кресло и из-за спин Ольги и капитана послал своей неожиданной защитнице глубокий благодарственный поклон, приложив при этом руку к сердцу. Она вспыхнула до бровей, поспешно схватила лежавший подле ее тарелки букет свой и погрузила в него свое счастливое лицо.
Княгиня Аглая Константиновна, державшаяся того правила, что за ужином не должно быть хозяйского места, предоставила гостям своим рассаживаться по собственному их усмотрению, а сама со своим блестящим петербургским кавалером, которого, к немалой его злости, предварительно долго таскала с собою, нежно налегая на его руку своим грузным телом, по всем углам столовой, как бы напоказ присутствующим, направилась к небольшому столу у окна, за который, не чая грозы, поместилась Лина с Духониным. Чижевский сидел по другой руке ее, рядом со своею дамой, Женни Карнауховой. Княгиня бесцеремонно попросила их передвинутся на два соседние свободные стула…
– 1-Et nous nous mettrons là, en famille, – шепнула она игриво на ухо Анисьеву, – vous serez entre ma fille et moi-1.
Он дорого бы дал в эту минуту, чтоб иметь право крикнуть ей на всю залу: «Дура непроходимая, зловредная дура!..» Но делать было нечего – он отставил стул и скользнул, чтоб усесться, мимо Лины, нагибаясь пред ней с изысканною учтивостью и извинением…
Она безмолвно и поспешно, не глядя на него, прижала рукой волны газа своей юбки, давая ему место пройти…
«Я ей внушаю отвращение просто!» – заключил чуткий петербуржец из одного этого торопливого, немого, как бы гадливого движения; «je lui fais l’effet d’un cloporte»2, – перевел он это себе по-французски, морщась и закусывая губу. Он не привык внушать такие чувства и серьезно озлился на ту, которую почитал их главным источником.
– Какие поручения дадите вы мне в Петербург, княгиня? – проговорил он отчетливо и громко, развертывая свою салфетку.
– Почему в Петербург? – тревожно спросила она, держа вилку над глазурной поверхностью подносимого ей в эту минуту блюда майонеза.
– Потому что я еду завтра и буду там через три дня, – спокойно отвечал он.
Тяжелая серебряная вилка выскользнула из рук Аглаи и, ударившись о край блюда, с грохотом упала на ее тарелку, растрескав ее на три большие куска.
– Это, говорят, к счастию, княгиня! – невозмутимо улыбнулся граф Анисьев, учтиво спеша обменить своею обломки ее тарелки и передавая их вместе с виновною вилкой подбежавшему с испуганным лицом слуге.
Тарелка была саксонская, дорогая, с редким, венчанным королевскою короной вензелем А. R.[49] на ее обороте; но сломайся в эту минуту и весь ценный сервиз, к которому принадлежала она, наша расчетливая княгиня осталась бы к этому равнодушною. Она была совершенно уничтожена.
– Comment, vous nous quittez, mon cher comte3? – могла она только вымолвить, растерянно воззрясь на него.
– К сожалению моему, обязан! – отвечал он с соответствующим пожатием плеч.
– Mais се n’est pas du tout ce que j’ai cru comprendre dans notre conversation d’hier4? – вскликнула она, переводя с весьма недвусмысленным для него и еще более озлившим его намерением круглые глаза свои с него на затылок дочери, спокойно разговаривавшей в это время со своим кавалером.
– Я бы почел себя совершенно несчастливым, княгиня, – отвечал ей опять по-русски Анисьев (в досаде своей он как бы наказывал ее тем, что не удостаивал ее французскую речь ответом на том же языке), – если бы вам угодно было искать в моих словах то, чего в них нет. Я уже потому не мог говорить вам о продолжительном пребывании в вашем прекрасном Сицком, что я, как вы знаете, принадлежу не себе…
Он не досказал и легким движением руки указал на свои эполеты.
Она почтительно, как бы испуганно взглянула на них:
– Конечно, mon cher comte, если вы нужны à Sa Majesté l’Empereur5…
– И к тому же я жду из-за границы матушку на ближайшем пароходе, – сказал он.
– 6-La comtesse votre mère! – вскликнула Аглая. – Но в последнем письме, которое я получила от нее три недели назад, она обещала мне très catégoriquement-6, что как только вернется в Россию, то приедет непременно к нам сюда…
– В настоящую минуту, к сожалению, это будет для нее очень трудно сделать, – сухо возразил флигель-адъютант, – у нее дела, которые на довольно долгое время задержат ее в Петербурге.
«Да это отказ! Lina l’а degouté avec ses grands airs7, – с ужасом пронеслось в голове нашей княгини, – мать найдет ему другую невесту в Петербурге!..»
– Послушайте, mon cher comte, – заговорила она, вся красная и решительным тоном, – я не довольствуюсь всем тем, что вы мне сказали; я желаю знать настоящие… les vraises raisons8, – подчеркнула она, – которые заставляют вас покидать нас так скоро?
И она при этом еще раз многозначительно и гневно повела взглядом в сторону княжны.
Лина все так же, обернувшись к ним своею увенчанною длинною гирляндой полевых цветов головкой, продолжала разговаривать с Духониным… Разобиженной княгине нашей решительно было суждено в этот вечер видеть дочь только с затылка…
Но тот, из-за которого она так негодовала на эту, равнодушную к нему, дочь, взглянул на нее самое в это время таким холодным, чуть не враждебным взглядом, что она разом опешила и смутилась.
– Вы думаете ехать завтра… непременно? – молвила она, чуть не плача.
Он наклонил утвердительно голову.
– Вы зайдете ко мне проститься? – уже совсем робко пролепетала Аглая.
– Помилуйте, княгиня, можете ли вы в этом сомневаться – это мой долг! – вскликнул он на это с отменною любезностью, кланяясь ей вполоборота…
– Я вас буду ждать… одна, потому что нам непременно нужно объяснится, – добавила она с новым взрывом
