Морской штрафбат. Военные приключения - Сергей Макаров

от груженных торпедами барж, которые ему случалось конвоировать из ближайшего порта и проводить через установленные в фарватере минные заграждения, и от самих мин, и от бригаденфюрера Шлоссенберга с его нововведениями. Впрочем, одно из упомянутых нововведений представлялось капитану Блоху весьма и весьма полезным: эсэсовец, хоть и мало смыслил в судоходстве, первым делом приказал очистить фарватер, опустив мины на дно. Теперь, по крайней мере, можно было выходить на патрулирование, не боясь ненароком взлететь на воздух, если какой-нибудь разгильдяй из береговой охраны, наподобие того чучела, что топталось сейчас на корме, зазевается у лебедки.

Помимо капитана, в рубке находился только рулевой матрос, который старательно смотрел прямо перед собой, вцепившись в рукоятки никелированного штурвального колеса. Он видел, что капитан не в духе, и старался привлекать к себе как можно меньше внимания.

— Внимательнее, — проворчал капитан Блох, вглядываясь во встающий прямо по курсу скалистый берег, что скрывал узкий извилистый выход в открытое море. — Держи правее, эта посудина не приспособлена для хождения сквозь стены. Правее, я сказал! Ты что, собрался в море? Думаешь, сбежавший из бункера полутруп мог за это время покрыть такое расстояние? Нам вот-вот прикажут возвращаться, так что держи правее, оставь место для разворота!

Рулевой послушно переложил штурвал, тем более что, как и капитан Блох, не имел ничего против возвращения к уже ставшему привычным, едва ли не родным причалу. Он тоже побаивался мин, которых под днищем катера было видимо-невидимо и которые во все времена имели скверную привычку срываться с якоря, всплывать на поверхность и носиться там по воле ветра и волн в поисках случайной добычи.

По трапу, ведущему на мостик, простучали чьи-то шаги, скрипнула дверь, и в рубку потянуло сквознячком. Капитан начал оборачиваться, но тут на консоли ожила, разразившись астматическим хрипом, рация.

— Вожак вызывает Выдру, — послышался сквозь треск помех голос сидящего в бункере радиста. — Выдра, ответьте Вожаку! Повторяю, Вожак вызывает Выдру, Выдра, ответьте…

Капитан Блох протянул руку за микрофоном, намереваясь ответить на вызов, поскольку «Выдра» — это был его позывной и вызывала его база — несомненно, чтобы передать приказ коменданта прекратить поиски. Пришвы-ходе из протоки капитан слышал отдаленный взрыв где-то на берегу, ставивший, как ему представлялось, жирную точку в конце жизнеописания отчаянного беглеца. Глупец лежит сейчас на холодной земле, истекая кровью, с оторванными ногами и если не умер до сих пор, то умрет в ближайшие несколько минут. Потому что трудно придумать способ самоубийства более верный, чем пешая прогулка в окрестностях бункера. И если бы беглый заключенный имел в голове хотя бы капельку мозгов, он ни за что не отважился бы на побег. Надеть полосатую робу гефтлинга — значит раз и навсегда потерять и право, и возможность распоряжаться своей жизнью по собственному усмотрению. Ты списан со счетов, ты никто, и это нужно понимать и не идти наперекор судьбе, которая поставила на тебе крест. «Каждому — свое» — написано на воротах концлагеря, и, бог мой, как это верно!

Капитан Герхард Блох, член НСДАП с тысяча девятьсот тридцать третьего года, не раз делом доказавший свою преданность партии, снял с крючка массивный эбонитовый микрофон и покосился на рулевого, проверяя, достаточно ли тот впечатлен его проницательностью.

— Верни микрофон на место, — неожиданно прозвучал у него за спиной показавшийся смутно знакомым голос. Он говорил с берлинским акцентом — правда, каким-то странным, непривычным, как будто принадлежал иностранцу, выучившему язык в предместьях Берлина. — Одно слово в эфире — и ты покойник. Рулевой, курс в открытое море!

Капитан Блох машинально обернулся и увидел давешнего разгильдяя из роты береговой охраны, который не только без спросу проник в рубку, но и имел наглость угрожать ему, Герхарду Блоху, заряженной винтовкой. «Белая горячка», — подумал капитан, вспомнив исходивший от уснувшего на посту часового запах шнапса.

— Доннерветтер! — по-прежнему сжимая в руке микрофон рации, яростно воскликнул он. — Да как ты сме…

Договорить ему не дали. В военном образовании Павла Лунихина имелись солидные пробелы — те же противопехотные мины, например, — но инструктор по рукопашному, и в частности штыковому, бою у них на курсах был отменный. Звали его Семеном Ивановичем; он состоял в невысоком чине старшины, носил пышные буденновские усы и выгоревшую добела пехотную гимнастерку, а боевую выучку, по его собственному признанию, прошел еще у царских фельдфебелей и унтер-офицеров в окопах Первой мировой. Сейчас его уроки, когда-то казавшиеся будущему морскому офицеру ненужной обузой, очень пригодились. Павел нанес удар прикладом снизу вверх, наискосок, от своего бедра к подбородку противника, и капитан Блох с невнятным стоном отлетел в угол, по-прежнему сжимая в волосатом кулаке микрофон, провод которого был с корнем вырван из гнезда.

Для верности Павел с хрустом и дребезгом ударил окованным железом прикладом по передней панели рации. Внутри серого жестяного ящика послышался треск короткого замыкания, брызнули искры, из щелей корпуса повалил воняющий горелой изоляцией дымок, и голос радиста, монотонно выкликающего «Выдру», смолк.

Капитан Блох, прижимая ладони к вывихнутой челюсти, сучил ногами по палубе и нечленораздельно мычал в углу. Рулевой, парень, по всему видать, бойкий и неробкого десятка, бросил штурвал и перешел в наступление. Лунихин коротко и страшно ткнул его прикладом в переносицу. Послышался хруст ломающейся кости, и рулевой, обливаясь хлынувшей изо рта и носа алой кровью, опрокинулся навзничь. К тому моменту, как его затылок ударился о палубу, матрос был уже мертв. Семен Иванович не раз говорил, что бить надо с умом. «Голова — она твердая, что твое полено, — бывало, повторял он, — ее попробуй прошиби. Однако же в носу косточка хрупкая, по ней умеючи угоди, и нет человека — треснет косточка, да осколок, гляди, прямо в мозги и воткнется, что твой штык…»

Старый солдат не соврал — именно это, судя по всему, и произошло с рулевым. Падая, он задел штурвал; никелированное колесо, весело поблескивая, лихо закрутилось, и катер, послушно развернувшись, с присущим ему тупым, спокойным упорством устремился прямиком на береговые скалы.

— Ну что, фриц, Гитлер капут? — снова беря капитана на прицел, недобро усмехнулся Павел. — А ну, живо к штурвалу!

В ответ послышалось невнятное, но явно ругательное мычание. Лунихин с клацаньем передернул затвор «маузера».

— До того, как попасть сюда, я командовал торпедным катером, — сообщил он, — так что с этим свиным корытом справлюсь и без тебя. Из чистого человеколюбия я хотел предложить тебе и твоей команде воспользоваться шлюпкой. Но не хочешь — не надо. В конце концов, я не прочь обменять свою жизнь на целый сторожевой катер с полным