Морской штрафбат. Военные приключения - Сергей Макаров

ему уже не грозило столкновение с берегом. Воспользовавшись этим, капитан оставил штурвал и с неожиданным при его комплекции проворством бросился на Павла. Лунихин расчетливо и жестоко ударил его рукояткой пистолета по вывихнутой челюсти, окончательно своротив ее набок. Издав мучительный крик боли, морской волк распластался на палубе, пачкая кровью свою шкиперскую бородку.

Оставшееся без рулевого судно снова, будто одержимое жаждой самоубийства, повернуло к берегу. Об этом возвестили раздавшиеся снизу встревоженные крики. Павел встал к рулю, направил сторожевик в открытое море и закрепил штурвал. Впередсмотрящий, заметив его маячащую в амбразуре физиономию, дал по капитанскому мостику очередь из автомата. Павел присел, спасаясь от пуль за неуязвимой для них броней, а потом выпрямился и выстрелил в смельчака из капитанского «вальтера». Матрос послушно завалился на бок, повиснув на леере, выпавший из мертвой руки автомат глухо лязгнул о палубу.

У моториста хватило ума заглушить судовую машину. Двигатель чихнул напоследок и замолчал. Катер продолжал медленно двигаться вперед по инерции. Топот и крики на палубе прекратились, и Лунихин представил себе, как немногочисленная команда, попрятавшись по щелям, настороженно наблюдает за рубкой, направив на нее стволы автоматов. Его приятели, Клаус и Гюнтер, наверное, тоже сменили скорострельную счетверенную зенитку на ручное оружие: по счастью, конструкция турели не позволяла разворачивать башню куда заблагорассудится, хоть на триста шестьдесят градусов, во избежание случайного попадания в рубку. Впрочем, Павел сомневался, что наводчик отважился бы открыть огонь по собственному судну, даже если бы мог: он не знал, жив ли капитан, а боцмана, который мог бы взять на себя ответственность и отдать приказ, больше не было.

В наступившей тишине было слышно, как хрипит и трудно возится на полу, пытаясь встать, капитан Блох. Павел помог ему, ухватив за шиворот, и толкнул в угол, подальше от прислоненной к переборке винтовки. Капитан застонал. Глаза у него слезились — видимо, изувеченная челюсть причиняла сильную боль, которая окончательно парализовала его волю.

— Стой смирно, и будешь жить, — пообещал ему Павел, беря с крышки железного рундука мятый жестяной рупор. — Ахтунг! — закричал он, выставив раструб рупора в разбитый дверной иллюминатор. — Внимание, прекратить огонь! Всем бросить оружие! Судно захвачено, капитан взят в заложники!

Слушая, как звучит его усиленный рупором голос, Павел невольно вспомнил Шлоссенберга. Тогда бригаденфюрер точно так же кричал в рупор, предлагая экипажу «триста сорок второго» сдаться и обещая сохранить жизнь. Он стоял на мостике медленно движущейся сквозь дым пожара субмарины, а Павел лежал на горячей палубе, сжимая в ладони скользкую от крови рукоятку бесполезного пистолета, слушал коверкающий русские слова чужой металлический голос и готовился подороже продать жизнь. В тот раз бригаденфюрер не захотел торговаться, но нынешние оппоненты Павла Лунихина казались пожиже — во всяком случае, до Хайнриха фон Шлоссенберга им было далеко.

— Повторяю, не стрелять! Всем бросить оружие! Внимание, мы выходим!

Он отступил от иллюминатора и, обернувшись к капитану, сделал повелительный знак стволом пистолета в сторону двери. Немного помедлив, изрядно полинявший за последние несколько минут морской волк на подгибающихся ногах добрел до двери и отодвинул щеколду. Павел укрылся за его широкой спиной, одной рукой прижимая к виску своего пленника ствол пистолета, а в другой держа рупор.

Дверь распахнулась. Кто-то явно непроизвольно, от нервов, нажал на спусковой крючок, выпустив короткую очередь, которая безобидно ушла в пасмурное север-ное небо.

— Не стрелять, болваны! — рявкнул Лунихин и негромко добавил, адресуясь к пленнику: — Ты хотя бы головой тряхни, сволочь, ведь продырявят же!

Это было сказано по-русски, но капитан, которому тоже не улыбалось быть расстрелянным на мостике своего катера своими же матросами, по собственной инициативе отчаянно замотал головой, подтверждая приказ Павла: не стрелять.

— Оружие за борт, шлюпку на воду! — повторил Лунихин. — Шевелитесь, или я пристрелю его прямо у вас на глазах!

Он прекрасно понимал, насколько сложна ситуация. По идее, воинский долг повелевал фрицам открыть огонь из всех имеющихся в наличии стволов, чтобы, принеся в жертву командира, уничтожить врага и спасти судно. Оставалось уповать лишь на растерянность оставшегося без руководства экипажа, который до сих пор, похоже, ни разу не сталкивался с реальным противником, да на въевшуюся в плоть и кровь дисциплинированной немчуры привычку беспрекословно повиноваться каждому, кто достаточно громко и уверенно отдает приказы.

И привычка оказалась сильнее, чем чувство долга и даже здравый смысл: автоматы один за другим полетели за борт, с бульканьем уходя на дно, и безоружные матросы неохотно закопошились внизу, спуская на воду надувную резиновую шлюпку с подвесным мотором. Скалистый берег темной неровной полоской маячил за кормой. До него было всего с четверть мили; катер слегка покачивался на пологой волне, и казалось, что берег то приседает, то привстает на цыпочки, стараясь получше разглядеть, что здесь творится.

Команда покинуть судно была выполнена с готовностью, говорившей о том, что матросы окончательно деморализованы и мечтают только об одном: поскорее отсюда убраться и забыть это происшествие как страшный сон. Или, наоборот, со временем художественно переработать его в лучших традициях военно-морского фольклора, превратив в эпическую балладу о героях-моряках. О том, какими словами они станут описывать сначала своему командиру, а затем и коменданту Шлоссенбергу кровопролитное сражение, которое проиграли одному-единственному беглому заключенному, никто из них пока, конечно же, не думал. Последним в шлюпку спустился чумазый моторист и сразу, наступая товарищам на ноги, полез на корму, к подвесному мотору. Матросов было всего пятеро; один из них, стоя во весь рост, держался рукой за ступеньку спущенного с борта металлического трапа, не давая легкому надувному суденышку отплыть, и с опасливым ожиданием смотрел на мостик.

— Вперед, — сказал Павел капитану, легонько подтолкнув его в ссутуленную спину. — Семь футов под килем. Передавай привет Шлоссенбергу. И не забывай, что ты у меня на мушке.

Капитан неловко спустился сначала на палубу, а потом и в шлюпку. Его бережно приняли на руки, усадили; подвесной мотор затрещал, лодка отвалила от борта и, описав дугу, волоча за собой пенные усы, запрыгала по поверхности моря, постепенно исчезая среди серых волн.

Проводив ее взглядом, Павел поставил пистолет на предохранитель, сунул его в карман шинели и направился в машинное отделение — нужно было посмотреть, что там начудил смекалистый моторист.

Моторист, впрочем, ограничился тем, что просто заглушил движок. Не обнаружив видимых повреждений, Павел вручную запустил мотор и под его солидное, раскатистое тарахтенье выбрался на палубу.

Он сделал всего пару шагов в сторону мостика, когда в размеренный стук судовой машины вплелся какой-то посторонний звук, живо напомнивший Павлу треск вгрызающегося в скалу