Морской штрафбат. Военные приключения - Сергей Макаров

Слепящий луч света резанул по глазам, ушел в сторону и почти сразу вернулся. Павел зажмурился и задышал глубоко и ровно, притворяясь спящим. Некстати вспомнились слова Шлоссенберга, обещавшего устроить ему какую-то проверку. Это воспоминание только усилило тревогу: немцы явно кого-то искали, и Павел, кажется, уже начал догадываться кого.

Он как раз подумывал, не захрапеть ли ему, как будто это могло что-то изменить, когда ощутил грубый толчок в повернутую к проходу спину. Уже понимая, что охрана пришла именно за ним, он не шевельнулся, продолжая притворяться спящим. Второй толчок, куда более резкий и сильный, подтвердил, что первый не был случайным. Сочтя дальнейшее притворство бесполезным и небезопасным, Лунихин повернулся лицом к проходу и сел, нащупывая сразу окоченевшими босыми ногами опорки.

В лицо ему уперся слепящий луч фонарика. На фоне освещенного выхода черными силуэтами проступали фигуры солдата в тускло отсвечивающей стальной каске и толстопузого фельдфебеля Хайнца, блокового надзирателя.

Фельдфебель несильно хлопнул Павла по плечу концом увесистой отполированной дубинки, указал ею на выход и повелительно бросил:

— Ком.

Снаружи брезжили серенькие, как сильно разведенная водой тушь, сумерки, которые в этих высоких широтах заменяли ночь. В небе над неровным краем береговой скалы повис бледный серпик идущей на убыль луны. Огни не горели, лишь справа на темном фоне обрыва мерцала тусклым красноватым сиянием освещенная изнутри амбразура дота да неторопливо разгорались и гасли, временами отражаясь в свинцовой воде фьорда, огоньки двух сигарет.

Бригаденфюрер Хайнрих фон Шлоссенберг стоял на краю временного железного пирса и курил, пряча сигарету в ладони от резкого холодного ветра, которым временами начинало тянуть со стороны фьорда. Когда он делал затяжку, заставляя тлеющий уголек разгореться ярче, поблескивающий на его безымянном пальце массивный перстень с рельефным изображением человеческого черепа озарялся зловещими красными бликами. Стоявший рядом инженер Штирер поймал себя на том, что, как зачарованный, не может отвести глаз от этого атрибута принадлежности к высшей касте элитных войск СС, и не без труда отвернулся.

Поднятая ветром мелкая волна хлюпала в пустотах берега и плескалась о железные сваи причала. Поодаль темнела похожая на утюг бронированная туша сторожевого катера. На носу четко вырисовывался силуэт часового, и Штирер подумал, что тот, должно быть, сейчас про себя на чем свет стоит клянет начальство, которое в этот глухой ночной час не спит само и не дает спать другим.

Еще двое солдат терпеливо мерзли на ветру в самом начале пирса, опустив уши пилоток, поставив торчком воротники шинелей и пряча в рукавах озябшие ладони. Из почти неразличимой на фоне неосвещенного берега черной дыры главного портала доносился приглушенный стук отбойных молотков и рассыпчатый грохот вываливаемых из тачек в стальное брюхо баржи камней.

Эти звуки, вероятно, направили мысли бригаденфюре-ра в новое русло.

— Кстати, Курт, — нарушив молчание, обратился он к инженеру, — я до сих пор не собрался выяснить, куда вывозят вынутую породу. Надеюсь, ее топят не в фарватере?

Штирер в последний раз затянулся сигаретой и выбросил окурок в воду. Красная искорка мелькнула в сумраке, описав пологую дугу; послышалось короткое шипение, огонек погас, и на темных волнах закачалось крошечное белое пятнышко, похожее на не успевший рассосаться плевок. Смотреть на него было еще неприятнее, чем на перстень Шлоссенберга, — видимо, из-за некстати пришедшего на ум сравнения с плевком, — и Курт Штирер поднял взгляд к готовой спрятаться за краем обрыва луне.

— Какая ночь! — мечтательно произнес он. — Таинственный сумрак, загадочный лик луны… В такую ночь куда приятнее прогуливаться с юной девушкой, чем вести скучные разговоры о баржах с камнями.

— Меня сейчас гораздо больше интересуют камни, чем девушки, — с оттенком легкого нетерпения напомнил Шлоссенберг.

— И совершенно напрасно, — заверил Штирер. — Глубина фьорда такова, что в нем можно без малейшего ущерба для судоходства утопить хоть Эверест, — разумеется, предварительно раздробив его на куски приемлемой величины. Но, памятуя о таящихся в этой пучине минах, мы разгружаем баржи в открытом море.

— А если баржу заметит русская авиация?

— Тогда мы лишимся одной самоходной баржи — либо груженной бесполезным каменным крошевом, либо вообще порожней, — а русские запишут на свой счет еще одно потопленное вражеское судно.

— А выследить баржу они не могут?

— Как ты себе это представляешь? При скорости, с которой движется баржа, у любого самолета кончится горючее раньше, чем она преодолеет половину расстояния от места разгрузки до входа во фьорд. Да и зачем это русским — рискуя нарваться на зенитную батарею, следить за какой-то баржей, когда можно ее просто утопить в открытом море, где никаких батарей нет и в помине? Но если тебя это действительно беспокоит…

— Представь себе, беспокоит, и довольно сильно.

— Тогда можешь с чистой совестью прогнать свое беспокойство прочь и начать думать о чем-то более приятном — о тех же девушках, например.

Шлоссенберг коротко усмехнулся.

— Должен тебе заметить, что слишком упорные и продолжительные размышления о девушках в условиях их полного отсутствия до добра не доводят, — сказал он. — Не стоит пополнять ряды гомосексуалистов, фюрер этого не одобряет, да и я тоже… Так что там с баржей?

— Ты безнадежно прозаичен и упрям, дружище, — констатировал Штирер. — Я мог бы сказать, что раньше ты таким не был, и пуститься в воспоминания о золотых днях нашей юности, которые мы провели вместе, — днях, когда ты больше думал о девушках, луне и смысле жизни, чем о грязных баржах со щебенкой. Но ты ответишь, что те дни давно миновали, и будешь прав, черт подери! Теперь ты — генерал, комендант стратегически важного объекта, а я — твой подчиненный в скромном чине майора. И ты, невзирая на старую дружбу, имеешь полное право требовать ответа на поставленный вопрос…

— Вот именно, — сдержанно вставил Шлоссенберг.

— Так слушай же, унылый практик! На тот весьма маловероятный случай, если за одной из наших барж увяжется чересчур любопытный русский пилот, существует инструкция, согласно которой капитан упомянутого корыта обязан взять курс в открытое море и следовать им до тех пор, пока не станет ясно, что русский самолет отстал… или пока баржу не утопят. За нарушение этого приказа предусмотрен расстрел нарушителя. В случае попытки захвата вражеским судном капитан обязан привести в действие механизм самоуничтожения… Приказ составил Дитрих, и это, на мой взгляд, один из очень и очень немногих отданных им по-настоящему разумных приказов.

— Особенно в той части, которая касается механизма самоуничтожения, — хмыкнул Шлоссенберг. — Так и представляю себе чумазого