Морской штрафбат. Военные приключения - Сергей Макаров

— Ты хочешь сказать, что СС — школа самоубийц?

— Не шути так, дружище. Мне это неприятно, и ты сам прекрасно знаешь, что неправ. СС — это школа жизни. Настоящей жизни, Курт! Кстати, я мог бы оказать тебе небольшую протекцию при поступлении в эту школу…

— Нет уж, уволь! — Это прозвучало излишне резко, и, осознав, что дал маху, инженер пустился в объяснения: — Пойми, я, в отличие от тебя, человек штатский и надел мундир только на время войны. А когда война закончится, я немедленно сниму походные сапоги, отращу академическую бородку и стану строить дома, дороги и мосты, восстанавливая то, что она разрушила. Кроме того, мне кажется, что я буду гораздо полезнее в своем нынешнем качестве, чем в роли командира танковой роты или карательного батальона.

— Ты прав, пожалуй, — задумчиво произнес Шлоссенберг, — человеку с твоим складом ума в СС не место, с такими устремлениями тебе не пройти и предварительного отбора. Что ж, наши ряды — не маршевая рота, туда никого не загоняют насильно. Ты действительно грамотный инженер и хороший организатор. Я рад, что не ошибся в тебе… точнее, не очень сильно ошибся.

Поддернув рукав шинели, Штирер бросил взгляд на часы.

— Без четверти три, — сказал он. — Что происходит, Хайнрих? Завтра тяжелый день, а мы стоим тут, коченеем на ветру, рассуждаем о баржах и составляем мой психологический портрет. Неужели ты не дал мне выспаться только ради этого?

— Потерпи, старина, — сказал бригаденфюрер, и по голосу было слышно, что он улыбается. — Разумеется, я позвал тебя не за этим. Ты здесь не как инженер, начальник строительства, и вообще не как мой подчиненный, а как друг. Да, дружище Курт, положение личного друга коменданта объекта, который ты возводишь, помимо неоспоримых преимуществ, имеет и некоторые неудобства-как, смею заметить, и любое другое положение. Я просто воспользовался случаем немного побыть с тобой. Ты удивлен? Напрасно. По моему твердому убеждению, настоящих друзей мы приобретаем только в юности, и наша задача заключается в том, чтобы не растерять их в дальнейшем. Потому что все, кого мы встречаем после двадцати, от силы двадцати пяти лет, — это коллеги, знакомые, приятели, товарищи, наконец, — словом, кто угодно, но только не друзья. Дружба включает в себя сотрудничество, но не ограничивается им. Ты можешь сколько угодно не разделять моих взглядов и мнений, как я не разделяю твоих; меня могут безумно раздражать некоторые твои выходки, как тебя, несомненно, раздражают мои… Мы всегда были разными, и за прошедшие годы эти различия только усугубились, стали заметнее, но это не меняет того простого факта, что ты дорог моему сердцу, и я рад любой возможности, как встарь, постоять с тобой плечом к плечу у края воды и, любуясь луной, поболтать о пустяках…

— В три часа ночи, — пряча за иронией приятное волнение и легкую грусть, проворчал тронутый этой лирической исповедью Штирер, — под охраной двух автоматчиков… Ты что, боишься покушения?

— Не надо вопросов, скоро ты сам все увидишь и поймешь, — заверил бригаденфюрер. — Помнишь, я обещал устроить русскому проверку на лояльность? Это время настало, час пробил. Ты присутствовал при том, как было дано это обещание, и имеешь право знать, чем кончилось дело. Кроме того, мне просто было бы скучно торчать тут одному.

— И именно в последнем кроется истинная причина того, что меня посреди ночи выдернули из постели, как морковь из грядки, — подхватил Штирер.

Голос у него, впрочем, был смеющийся, и бригаденфюрер дружески рассмеялся в ответ.

— Глупо отрицать очевидное, — признал он, коснувшись двумя пальцами козырька фуражки.

Где-то протяжно заскрипело железо, послышался тяжелый металлический стук.

— А вот, кажется, и они, — сказал Шлоссенберг, вглядываясь в полумрак, который вдруг, словно по мановению волшебной палочки, утратил для Курта Штирера остатки и без того основательно подпорченной пронизывающим северным ветром романтичности. — Твое ожидание близится к концу, старина. Скоро ты отправишься в свою теплую постельку и уснешь до утра с мечтами о белокурой Гретхен…

На крутом каменистом склоне, немного в стороне от главного портала, блеснул луч карманного электрического фонарика.

— А ты? — спросил Штирер.

— А мне, боюсь, сон сегодня не грозит. Независимо от того, чем кончится этот эксперимент, с русским придется поработать, пока он не опомнился. Как ни гнусно это звучит, но допрос третьей степени — это, похоже, последний из имеющихся в моем распоряжении способов выяснить правду.

— Я думал, правду ты выяснишь с помощью этого своего… гм… эксперимента…

— Здесь и сейчас я могу выяснить только половину правды, а именно: на самом ли деле наш русский приятель так рвется с нами сотрудничать. Да и то, знаешь ли, с очень большой погрешностью, которая во многом зависит от полученного им воспитания и того, насколько ему дорога собственная шкура.

— Не понимаю, — развел руками Штирер.

Это тоже была только половина правды. Вторая половина, о которой бригаденфюреру Шлоссенбергу было вовсе не обязательно знать, заключалась в том, что Курт Штирер не хотел понимать, что он имеет в виду. Все эти допросы третьей степени и эксперименты, проводимые посреди ночи на пирсе с целью выяснить, насколько человеку дорога его шкура, были предельно далеки от сферы интересов инженера Штирера, и он не желал быть втянутым в нечто подобное. Война войной, а культурному, образованному человеку не пристало наматывать на кулак чужие кишки да еще и получать от этого процесса наслаждение, предвкушение которого только что явственно прозвучало в голосе Хайнриха фон Шлоссенберга.

Пляшущий луч карманного фонарика мелькал все ближе, то скрываясь из вида среди камней, то появляясь снова. Стало слышно, как из-под чьих-то ног с негромким шорохом и перестуком сыплется мелкий щебень и как изредка звякают, задевая камень, подковки солдатских сапог.

Один из стоявших на пирсе солдат окликнул идущих; ему ответили, и вскоре железный настил загудел и завибрировал от шагов нескольких ступающих не в ногу людей.

Хайнрих фон Шлоссенберг закурил новую сигарету и, зажав ее в уголке рта, натянул перчатки.

— Взбодрись, дружище, — сказал он Штиреру, — тебя ждет любопытное и весьма поучительное зрелище из области экспериментальной психологии.

Курт Штирер тоже закурил и, ежась на промозглом ветру, стал безо всякого энтузиазма ждать развития событий, на которые не мог оказать никакого слияния и которые его, мобилизованного по призыву инженера-строителя, интересовали в самую последнюю очередь — вернее сказать, вообще не интересовали.

Глава 6

Его вели длинным, изобилующим резкими поворотами