Алина и Валькур, или Философский роман. Книга вторая - Маркиз де Сад

«О мой сын, — сказал герцог де Медина-Сидония дону Хуану после доверительного разговора с графом, — мой дорогой сын, что ты натворил? Не успел я тебя найти, как мне приходится с тобой расстаться! Счастье было так близко, но ты сам предпочел от него отказаться! Мне осталось терзаться угрызениями совести и терпеть выпавший на мою долю позор! Дон Хуан, я твой настоящий отец, граф де Флора-Мелла не имеет к твоему рождению ни малейшего отношения; если желаешь, я могу предъявить тебе неопровержимые доказательства; прочти завещание твоей несчастной матери. К прискорбию, ты сам навлек на себя гибель, причем в то время, когда несчастьям твоим подходил конец».

Взволнованный дон Хуан трясущимися руками хватает листок... Слезы льются у него из глаз; с трудом понимает он смысл написанного; наконец, прочитаны следующие строки из завещания графини:

«Откровенное признание греха, полагаю, позволит мне надеяться на прощение; граф Флора-Мелла не является отцом дона Хуана, которого я родила от герцога де Медина-Сидония. На пороге смерти я умоляю герцога попросить прощения у моего мужа, и прощение это он должен вымолить любой ценой; дон Хуан пусть унаследует титул Медина-Сидония как законный сын и наследник герцога. Требование мое я не подкрепляю соответствующими документами; мое предосудительное поведение и любовь к герцогу всем слишком хорошо известны, так что необходимость приводить письменные доказательства в данном случае отпадает совершенно; лучше искупать грехи, нежели предавать их огласке; отныне моя совесть чиста; как я страдала раньше, зная, что мой муж нежно любит чужого ребенка... О безрассудные женщины! Вы, собирающиеся повторить мои ошибки, подумайте о том, какими страшными угрызениями совести вам придется потом терзаться... быть может, эта мысль удержит вас на самом краю пропасти. К завещанию мне остается добавитъ весьма немногое, и я прошу мужа, чтобы он выполнил мою последнюю волю. Зная о том, что дон Хуан и Леонтина втайне любят друг друга, я умоляю графа де Флора-Меллу соединитъ этих молодых людей брачными узами, ведь после моих признаний их нельзя считать кровными родственниками. Вряд ли дочь моего супруга может рассчитывать на лучшую партию; после свадьбы, смею надеяться, старинные враги станут добрыми друзьями, и с этой сладостной надеждой я схожу в могилу спокойной».

«О Небо! — прошептал дон Хуан, заканчивая читать завещание матери. — Итак, я мог бы стать счастливым!»

«Ты и был им! — вскричал граф. — Ведь я дал согласие... Все необходимые бумаги подписаны, вот они...»

«Сударь, — решительно отвечал дон Хуан коррехидору, — как вы видите, я запятнал себя гнусными преступлениями: я убил любимую девушку, послушную дочь этого уважаемого господина, взявшего на себя заботы о моем воспитании. Таким образом, я вонзил кинжал и в грудь почтенного родителя Леонтины, пришедшего сюда, чтобы оплакать мою судьбу. Отведите меня к месту казни, сеньор; пусть меня казнят всенародно. Это заслуженное наказание. А вы, граф, откажитесь от меня публично, по завещанию вы имеете на это полное право. Вы же, отец мой, забудьте о завещании графини, тогда позор падет только на меня».

Все старались успокоить дона Хуана, чтобы спасти от казни этого необычного преступника. Но усилия эти были потрачены напрасно.

«Мое преступление слишком ужасно, — отвечал дон Хуан, — я должен заплатить за него своей жизнью».

Потом, схватив коррехидора за руку, юноша произнес:

«Пойдемте, пойдемте, сударь, а не то я обращусь к другим судьям; сострадание должно уступить место долгу».

Коррехидор не осмелился ничего возразить, поскольку дон Хуан, твердо решивший искупить своей смертью страшное преступление, готов был броситься к эшафоту. Тем же вечером дона Хуана отвели в тюрьму, где он повторил свое чистосердечное признание в содеянном злодеянии, так что следователю даже не пришлось задавать никаких вопросов. Казнь откладывать не стали, и несчастный юноша заплатил своей жизнью за убийство, которое, как мне думается, можно объяснить природной несдержанностью дона Хуана и его слишком страстной любовью к Леонтине. Между тем весь город его оплакивал, но еще большее сострадание вызывали к себе бедные родители, убитые горем, проливающие горькие слезы; вряд ли герцог и граф оправятся когда-либо от такого удара.

— Ужасная история, — промолвила госпожа де Бламон. — Вот они, печальные последствия супружеской неверности; какие страдания выпадают потом на долю несчастных детей! Законы карают жен за измену суровее, чем неверных мужей, и это меня не удивляет.

— Я же, напротив, не считаю эти законы справедливыми, — возразила ей госпожа де Сенневаль. — Мужчины, злоупотребляя нашей беззащитностью и своим превосходством, нас соблазняют, следовательно, они являются виновниками всех наших зол, и наказывать надо лишь их одних.

— Дискуссия на данную тему может продолжаться до бесконечности, — вмешался в разговор граф де Боле, — по-моему, ни те ни другие не правы, хотя в ваших замечаниях содержится доля истины. Мужчины соблазняют женщин, женщины отдаются мужчинам, и все это совершенно естественно. Главным злом я считаю неравные браки и невозможность развода. Если молодые люди, женившиеся по любви, но затем уставшие друг от друга, смогут спокойно развестись, мы совершенно избавимся от такого явления, как супружеская измена. Это истина, доказанная Сенвилем на примере конституции острова Тамое; впрочем, оставим эти разговоры, ведь мне не терпится узнать продолжение истории нашей прекрасной искательницы приключений, расскажите нам, как вам удалось избавиться от опасностей в Толедо и обрела ли счастье наша любезная Климентина, решившись сделать так называемый ложный шаг.

Леонора, понимая, что слушатели желают узнать, чем закончилась ее история, вернулась к своему рассказу.

Продолжение истории Леоноры

— Не успела донна Лауренсия закончить свой рассказ, как в комнату вошел Бригандос; справившись о наших делах, он дал хозяйке необходимые деньги, чтобы та приобрела для нас красивые платья, модные украшения и страусовые перья на шляпки. Затем Климентина получила приказ на следующий день навестить одного удалившегося на покой придворного. Перебравшись в Толедо, старик хотел знать, сколько времени ему осталось жить. Бригандос даже не подозревал, что Климентина решилась зарабатывать на жизнь развратом, поэтому он добавил, что в доме упомянутого придворного девушка не рискует подвергнуться никаким опасностям.

«Речь идет о старом ханже, всецело отдавшемся своим предрассудкам, — сказал Бригандос Климентине, — он думает, что попадет прямо в ад, если не избавится от помыслов, ранее доставлявших ему наслаждение. Печальные последствия набожности, — продолжал наш предводитель, — ханжа постоянно трясется от страха, и чем скорее конец, тем сильнее становятся его мучения; неуживчивый характер, чрезмерная раздражительность, суетливость, беспокойство, сварливость, неумеренный ригоризм, жестокосердие — по этим признакам вы сразу определите ханжу: неспособный наслаждаться настоящим, он