Алина и Валькур, или Философский роман. Книга вторая - Маркиз де Сад

только и делает, что сожалеет о прошлом. Проку от такого субъекта никакого; я, вероятно, тоже охотно предавался бы набожности, но чем бы я тогда помог своему ближнему? Другими словами, ханжество не прибавляет нам достоинств, зато лишает многочисленных удовольствий. Зачем верить химерам, если из этого мы не извлекаем ни малейшей пользы?»

«Потише, — прервала я нашего философа, — сейчас вы красочно описали нам человека суеверного; однако тот, кто поистине религиозен, кто верует в Господа искренно и наивно, выбирает для себя добродетель, ждет загробного воздаяния и презирает порок, потому что праведники окажутся в раю, а грешники в наказание угодят в ад. Не кажется ли вам достойным подражания человек, чьи глаза неизменно устремляются к Небу в надежде получить воздаяние за перенесенные в земной юдоли страдания, кто живет в постоянном страхе прогневить Бога, умирает, подражая Спасителю, и в конце концов попадает в рай?»

«Бесспорно, — ответил мне Бригандос, — я далек от того, чтобы презирать мифическую личность, каковую вы с такой любезностью нам обрисовали, хотя сами вы вряд ли верите в существование искренних христиан. Но если такие люди живут среди нас, то я им сочувствую. Радость жизни они променяли на иллюзии, и притом без малейшей для себя выгоды, так что их страдания представляются мне совершенно неоправданными; страх не делает человека добродетельным, ибо такой добродетели — грош цена, да и жить в постоянном страхе нелепо, не правда ли Леонора? Все мы, как мне кажется, обязаны делать добро ближнему; когда же кто-либо начинает ссылаться в качестве оправдания своих действий на райские блага или адские муки, я говорю: вот еще один глупец, которого, очевидно, нельзя считать порядочным человеком».

Спорить с нашим предводителем мне не хотелось, так как я отчасти разделяла его. убеждения. Мы замолчали. Климентина, получив тайком от одной цыганки адрес дворянина, с кем она намеревалась вкушать изысканные наслаждения, предпочитала не раскрывать все свои карты. Она беспрекословно подчинилась полученному приказу.

Затем Бригандос обратился ко мне:

«Что касается вас, Леонора, то вы должны нанести визит некоему дону Фласкосу де Бенда-Молла, старшине толедских каноников; подобно вашей подруге, вы предскажете этому старику его будущее, опасность же быть изнасилованной в доме каноника вам, по счастью, явно не грозит; погадайте старику по руке, посмотрите ему в глаза, скажите, что он может смело рассчитывать на двадцать лет жизни, хотя медики давно уже вынесли ему смертный приговор; держите эту склянку, в ней целебные капли, которые я называю “бальзам долголетия”, за них вы выручите неплохие деньги. Бальзам мой, впрочем, и не продлит, но и не укоротит дни каноника. Вернувшись сюда, вы получите от меня новые поручения».

На следующий день наши наряды были уже готовы; надев на себя новые платья и прихорошившись у зеркала, мы отправились выполнять задания Бригандоса.

Поскольку предводитель говорил о том, что каноник страдает от многочисленных болезней и не может жить без целебных капель, а кроме того, уверял, что при встрече с ним мне опасаться нечего, я надеялась увидеть перед собой дряхлого семидесятилетнего старика.

А между тем дону Фласкосу исполнилось только пятьдесят лет; чахлый вид и нездоровый румянец, проступавший на его щеках, намекали на развивающуюся чахотку, однако томный взгляд и небрежные манеры свидетельствовали о том, что каноник — отъявленный развратник. Когда я вошла в его комнату, хорошенькая служанка, стоя у изголовья постели, взбивала шоколад. Взглянув на меня, каноник приказал девице немедленно уйти.

Усевшись рядом со мной на диване, каноник поинтересовался моим возрастом. Когда я ответила, он предложил мне угадать, сколько лет ему исполнилось, и я не преминула сбавить целый десяток. Затем, ожидая более важных предсказаний, каноник повернулся ко мне лицом и протянул руку, я же, получив необходимые сведения от Бригандоса, рассказала внимательному слушателю события последних двадцати лет его жизни, добавив, что еще тридцать лет он будет наслаждаться счастьем и здоровьем. Между прочим, я упомянула о кое-каких семейных тайнах каноника, который, разумеется, не предполагал, что они могут быть мне известны. Пораженный моей премудростью, он стал слепо верить всему, что я ему говорила. С помощью нескольких наводящих вопросов мне удалось выведать у каноника дополнительные сведения, значительно облегчившие мою задачу. В результате удовлетворенный клиент проникся ко мне таким доверием, что, обняв меня от всей души, не замедлил выложить двадцать пистолей.[43]

Обрадованный полученными предсказаниями, каноник изрядно возбудился: его прямо-таки распирало от похоти. Он, очевидно, хотел проверить, умею ли я наслаждаться настоящим так же хорошо, как предсказывать будущее. Поначалу каноник ограничивался легкими ласками; чтобы исполниться сил, необходимых для любовных игр, расслабленный развратник явно нуждался в предварительных услугах; запинаясь, он предложил мне помочь ему разжечь тлеющий огонек страсти; предложение это было подкреплено шестью дублонами, не считая двадцати пистолей, что я уже имела в моем кошельке; и вот, не дождавшись положительного ответа, он проворно обнажает мне грудь, едва прикрытую тонким газом модного платья... Я защищаюсь; сопротивление мое оказывает на каноника неожиданное действие: не помня себя от счастья (природа, по всей вероятности, давно не была к нему так благосклонна), каноник нахально предъявляет мне предмет, пробудившийся к жизни под влиянием моих чар. Вскочив с дивана, я пытаюсь выбежать из комнаты. Заметив мое смущение, каноник бросается мне наперерез и первым достигает двери. Встав у меня на пути, он заявляет, что мне не выйти из его дома до тех пор, пока я не исполню всех его требований. Я вижу, как бегают у него глаза, слышу любовные признания, перемешанные с грязными ругательствами. Наконец в крайне циничных выражениях, какие я не ожидала услышать от служителя Церкви, он мне сообщает, что в столь возбужденном состоянии, а оно, по его словам, для него огромная редкость, он не потерпит ни малейшего сопротивления.

«Ах! — сказала я этому опасному противнику, изобразив на своем лице величайший испуг. — Сударь, какие мрачные предзнаменования! — и затем, несколько отойдя от двери, вскричала: — Скорее, скорее, дайте мне внимательно разглядеть этот знак на лбу, который я почему-то не заметила раньше. О сударь! Я начинаю опасаться за вашу судьбу!»

«Как? — забеспокоился каноник, также отходя от двери. — Что ты там увидела, моя милая? Ты пугаешь меня... Увы, где мои недавние силы? Как мне сегодня хотелось... Так близко было счастье... Но что ты увидела у меня на лбу?»

«Давно ли вы, сударь, имели сношение с женщиной?»

«Более полугода тому назад».

«О! Соблюдайте величайшую осторожность... пока я еще полностью не убеждена, а впрочем, сударь, вы непременно умрете, да, да, умрете, если