Алина и Валькур, или Философский роман. Книга вторая - Маркиз де Сад

отбросить их прочь, как поступил бы на ее месте любой человек, не совсем лишившийся разума. Ты выслушала мои доводы и все-таки продолжаешь носить на себе эти несчастные цепи? Значит, они тебе доставляют радость, и радость эта всего-навсего от безрассудного упрямства. Должна ли ты ценить себя меньше в своих собственных глазах из-за того, что тебя так высоко ценят другие? Неужели ты будешь себя презирать в зависимости от того, насколько ты потеряла уважение? Разве позорно уступить на секунду сладостным велениям природы? Ты считаешь естественные наклонности менее приятными, чем печальное самопожертвование? Подумаем вместе... Муж твой или любит тебя или же не любит; в первом случае ты не должна опасаться холодности супруга, который, кстати говоря, никогда не узнает о твоей измене. Общественного мнения также бояться не следует, потому что предрассудки бессильны перед лицом добродетели. Но даже если любящий супруг начнет о чем-то догадываться, ты всегда сумеешь перед ним оправдаться: юный возраст, нищета, заставившая тебя уступить искусителям, законы физиологии, и, если Сенвиль — человек чувствительный, он должен только радоваться тому, что ты получила какое-то удовольствие в объятиях соблазнителя. Любящий и справедливый муж не станет завидовать жене, когда та наслаждается с любовниками, он расстроится только из-за ее неуместного целомудрия, из-за жертв, которые она ему принесла. Не лучше ли позволить себе кое-какие маленькие радости, чем прозябать в цепях воздержания? Кого обрадует это воздержание? Только варвара. Зачем подчиняться мужу, если тот предъявляет такие жестокие требования? Ах! Нежный супруг позволит своей подруге наслаждаться полнейшей свободой, ведь он не принесет в жертву воспаленному самолюбию несчастную женщину, лишенную возможности вкушать приятные ощущения ради пустых приличий. Итак, я не вижу более никаких препятствий; если Сенвиль действительно тебя любит, он простит тебе минутное увлечение. Допустим теперь, что он тебя разлюбил. Ты сожалеешь, что ему изменила? Напрасно, ведь ты обманула равнодушного к тебе мужчину, ради которого, кстати сказать, ты пожертвовала многим... Итак, и в том и в другом случае ты совершишь ошибку, если не примешь моего предложения. Ты еще пожалеешь об упущенных возможностях, ведь в Толедо твоя измена спокойно бы сошла тебе с рук. О религии я распространяться не стану, потому что прекрасно знаю, с каким справедливым презрением моя рассудительная подруга относится к этим смехотворным ограничениям. Зато с твоей глупой гордыней, упрямством и предрассудками я поведу беспощадную борьбу: мне так хочется, чтобы ты избавилась от своих недостатков, ведь из-за них ты жертвуешь самыми сладкими удовольствиями. Ах! Леонора, спеши насладиться жизнью! Молодость — только когда мы и можем любить — пролетает быстро, скоро мы завянем подобно нежным лепесткам розы... Разве холодное тщеславие старости заменит нам упущенные возможности юности?

Что касается меня, — продолжала Климентина, — то я, не стану от тебя этого скрывать, уже сделала свой выбор. Лучше мне умереть, чем сдерживаться; я отдамся не только тому дворянину, чей адрес лежит у меня в кармане, но и всем, кто меня возжелает... кто соблазнится моими чарами. Зачем нам дается красота — не для того ли, чтобы кружить головы мужчинам? Природа создала хорошеньких женщин с тем, чтобы они привлекали к себе кавалеров, не правда ли? Если любить — преступление, почему тогда мы выглядим так привлекательно? Ах! Щедро одарив нас всем необходимым, природа как бы понуждает нас заниматься любовью, зато те, кто, отвергнув ее подарки, будут упрямиться, наверняка навлекут на себя ее справедливое мщение. Итак, зная цену ее дарам, станем думать лишь о том, как с большей пользой применить их... Погнавшись впустую за обманчивым призраком добродетели, ты умрешь, так и не изведав настоящих удовольствий. Я же готова расстаться с добродетелью ради малейшей своей прихоти».

«О Климентина! — вскричала я тогда. — Я вижу, что теряю тебя: увлеченная блеском новых удовольствий, ты забудешь о нашей дружбе и мне останется только проливать слезы о моей некогда верной подруге».

«Не надейся меня разжалобить, — сказала Климентина. — Будь уверена, я вечно буду тебя любить; но не пытайся проникнуть в мою душу, чтобы меня образумить; все твои хитрости бесполезны: я лишь больше утверждаюсь в своем решении, чем более ты стараешься меня переубедить. Твоя подруга, можешь успокоиться, не потеряет голову из-за мимолетного увлечения; я предаюсь распутству отнюдь не по любви, нужда меня на это толкает; да и к чему мне любить? Просто я хочу получить кое-какие приятные ощущения».

«Но разве можно наслаждаться без любви?»

«Конечно, только с холодным сердцем и вкушаешь подлинное удовольствие; стоит тебе в кого-нибудь влюбиться, и ты будешь стараться подарить ему наибольшее счастье, зато, свободная от чувств, ты заботишься лишь о самой себе; я не собираюсь воспламеняться любовью и хочу только немножко пощекотать себе нервы: как приятно со спокойным безразличием анализировать свои ощущения! Вот они, наслаждения, достойные философа, — думать только о себе, с презрением смотреть в глаза любовника, потерявшего от страсти последний разум, равнодушно выслушивать его излияния, ничем не жертвовать ради него... Ах, Леонора, Леонора, если бы ты знала, как приятно с холодным сердцем выслушивать признания в любви! Без легкого мошенничества желаемое блюдо не вышло бы таким пикантным, ведь в него забыли добавить самую острую приправу».

Напрасно я пыталась опровергнуть ложные доводы Климентины, разум которой был явно не в ладу с ее сердцем; в пустых препирательствах, стоивших мне душевного спокойствия, мы дошли до городских ворот. Нам пришлось пройти через весь Толедо, пока мы не оказались в нужном квартале; на площади Кармелитов нас окружила толпа зевак, удивленных странными нарядами заезжих красавиц. Климентина, с гитарой на перевязи через плечо, с бесстыдной наглостью дразнила прохожих, начинавших догадываться о ремесле моей подруги. Нравственная порча начинается с подавления мучительного чувства стыда; позволяя себе все, женщина постепенно перестает краснеть, и спасительная скромность окончательно пасует перед соблазнами порока. Вот почему опытный распутник, желая совратить какую-нибудь девицу, прежде всего отучает ее от стыдливости; как только вам удастся убедить девушку в том, что все ее опасения — пустые причуды, хотя они и диктуются ей природой, с ней можно будет делать все что угодно. Желаете совратить порядочную женщину? Никаких проблем, заставьте ее только насмехаться над нравственностью.[41] От стыда за Климентину я готова была провалиться сквозь землю, многое бы я дала, лишь бы оказаться за сто льё от Толедо.

Наконец мы прибыли к назначенному месту. На узкой улочке, расположенной за монастырем францисканцев, нас встретила женщина в возрасте лет сорока пяти; дом ее показался мне весьма подозрительным; отступать, впрочем, было поздно, одетые как цыганки, мы не