Хроники «Бычьего глаза» Том I. Часть 1 - Жорж Тушар-Лафосс

– Я считал, что это не имеет никакой важности в глазах вашей эминенции.

– Мне хочется думать, господин Белльевр, что вы сделали только ошибку.

– Без всякого намерения, монсеньер.

– В добрый час! но меня удивляет, что опытному человеку в настоящих обстоятельствах не прошло в голову, что этот портрет должен быть вручен королю.

– Я думал, что во внимание этих самых обстоятельств, промедление оправдывается…

– Оканчивайте, господин Белльевр.

– Человеколюбием, монсеньер, и я рассчитывал, что король, уступая желаниям всей Франции…

– Неосторожно! Я хочу забыть это. Но отвечайте мне: если бы король, простив Монморанси, узнал, что на этом господине нашли портрет королевы, что этот портрет был украшен волосами ее величества, и что вы скрыли подобную улику от уголовного следствия, – отвечайте, какому вы подвергли бы себя справедливому наказанию?

– Сознаюсь, монсеньер, я пошел по ложному пути.

– Этого признания довольно: госпожа Комбалле желает вам добра, и я не могу заподозрить вас. Однако сию минуту ступайте к королю и без замедления отдайте ему медальон. Один Бог знает, как я желаю помочь несчастному, Монморанси, но обязанность требует от меня представлять королю истину в полном свете: его милосердие от этого получит более блеска. Портрет с вами?

– Вот он, монсеньер.

– Идем!

* * *

Было два часа. Казнь имела совершиться в пять. Барабаны били во всех частях города; слышались мерные шаги пехоты, шедшей занять назначенные посты, и тяжелый топот эскадронов. Повсюду раздавались трубные звуки. Глухой ропот толпы сливался с этими звуками: огорченный бесплодными просьбами о помиловании знаменитого воина, народ теперь с ропотом сожалел о его потере.

Король ходил по комнате большими шагами, бледный, расстроенный с блуждающими взорами, и по временам останавливался, прислушиваясь с мрачным видом к различным звукам, сливавшимся в воздухе. Все движения этого государя обнаруживали крайнее волнение; по временам он водил рукой по влажному лбу, пальцы его корчились, словно хотели вцепиться во что; губы, его, сильно сжимаясь, не могли, однако же удержать судорожного трепета, и когда тяжелый вздох раскрывал их, то виднелись стиснутые зубы… Они сильно застучали, когда вошли к нему вельможи, которые целое утро осаждали его горячими просьбами.

– Государь! воскликнул герцог Гиз: – роковая минута приближается… Помилуйте Монморанси, предки которого так доблестно служили королям, вашим предшественникам. Простите его, государь! мы все вас умоляем во имя Бога, во имя Франции, во имя собственной вашей славы!

– Нет, отвечал король громовым голосом: – он должен умереть…

– О, государь, проговорил с жаром принц Конде: – как я скорблю за ваше величество!

– Я, возразил Людовик ХIII с яростью: – я презираю мнение света; и если бы я должен был заслужить вечные муки ада, Монморанси погибнет… Знакомы вам эти черты? продолжал король, поднося к лицу принца роковую миниатюру, которую держал в ладони.

– Да, государь, – прошептал Конде: – это портрет королевы.

– И этот портрет найден на руке вашего вероломного свояка. Должен ли я теперь помиловать его? – прибавил король с тем зловещим смехом, который обозначил у него высшую степень ярости.

Потом, подняв руку, Людовик сильно ударил медальон об пол так, что осколки разлетелись в разные стороны… Воцарилось мрачное молчание; никто не смел произнести ни слова. Король продолжал:

– Не должно жалеть о казни человека, который, так сильно заслужил ее. Пойдите, впрочем, скажите, что мы желаем в порыве нашего милосердия, чтобы палачи не смели его трогать, чтобы не вязали… Палач только отрубит ему голову.

* * *

Осужденный находился в зале ратуши. Отец Арну, его духовник, не покидал его с утра. В глазах маршала не отражалось ни малейшего смущения – он не изменился в лице; можно было сказать, что он считал бальной залой эшафот, на котором должен был появиться, а звуки труб и барабанов бальной музыкой. Оборотившись спиной к огню, Монморанси разговаривал о своей смерти, как об обыкновенном обстоятельстве.

– В котором часу надобно умереть? – спросил он хладнокровно у одного из старшин, который был гораздо печальнее его.

– Приказ отдан на пять часов, – отвечал тот грустно.

– Не могу ли я умереть раньше, – спросил осужденный: – около того часа, когда испустил дух Спаситель?

– Это, господин герцог, предоставляется на вашу волю, – отвечал синдик.

– Благодарю вас. Пусть же меня разденут и остригут мне волосы. Отец мой, – продолжал герцог, оборачиваясь к Арну: – я не смел бы идти на смерть в этом богатом платье, когда мне известно, что Спаситель умер нагим на кресте. Оставьте на мне одну только рубашку, я пойду весь белый в рай…

– Я не позволю палачу прикоснуться к вашим волосам, сказал Люкант, подходя к герцогу со всей твердостью, на какую мог собраться.

– Помните при том, что я сделал вас душеприказчиком по завещанию этой части наследства, отвечал Монморанси с кроткой улыбкой. Двумя частями мы уже распорядились… Что касается до третьей, прибавил он тише: – то если когда-нибудь вам удастся ее отдать, скажите ей, что последний вздох был для нее.

С этими словами он снял платье, и Люкант обрезал ему волосы:

– Все ли готово? спросил потом маршал твердым голосом.

– Да, монсеньер, пробормотал с усилием один из чиновников.

– Итак, господа…

Но тут Монморанси овладел собой и сказал весело:

– Если бы Бог послал мне смерть на поле сражения, я сумел бы встретить ее: это так известно во Франции! Но здесь я немного неловок, чтобы прилично исполнить то, чего от меня ожидают. Прошу вас, господин синдик, кликнуть палача.

– Я здесь, сказал, выходя последний.

– Любезный друг, молвил герцог: – стань на минуту на колени, и покажи мне положение, какое должен я принять в скором времени.

Палач, став на колени на полу, отвечал:

– Надобно, монсеньер, раздвинуть немного колени и протянуть таким образом шею.

– Смотри, продолжал Монморанси, подражая позе палача, к которой он внимательно приглядывался: – хорошо ли будет так?.. Ты не имеешь ничего поправить?

– Ничего, монсеньер.

– О, я всегда был внимательный, учеником. Я не премину последовать твоему уроку в точности. Идем, господа!

И отважный маршал быстрыми шагами пошел на казнь.

Прежде, чем пройти мимо статуи Генриха IV, Монморанси остановился.

– Мой доблестный крестный отец! воскликнул он, поднимая глаза на статую героя: – через несколько минут я буду с тобой… Я предстану туда, не краснея. Без сомнения, я заблуждался, но верил, что поступаю правильно, ибо я не думал, чтобы вдова великого короля должна была выходить из царственного ряда и впадать в бедность.

Пройдя статую, Монморанси увидел эшафот фута в четыре вышиной, на который он и взошел бегом.

– Господа, сказал он военным и гражданским чиновникам, присутствовавшим при казни: – доложите королю, что я умираю его верноподданным.