Хроники «Бычьего глаза» Том I. Часть 1 - Жорж Тушар-Лафосс

– Я желаю, синьор Фаброни, с помощью вашей науки и заклинания, узнать четыре важных обстоятельства… Но не забывайте ни на секунду, что я хочу слышать веления судьбы в таком виде, в каком они будут открыты вам самим.

– Увы, – отвечал астролог печально. – Скрывая, будущее от своего создания, Бог устраняет от него более горя, нежели радостей: узнать будущность – это иногда значит приготовиться проливать слезы, и я вполне убежден, что неведение удобнее для того, чтобы наслаждаться.

– Что касается меня – неизвестность сильнейшее из всех зол.

– Голая истина может показаться отвратительной.

– Вы сию минуту сказали, что все может служить для поучения человека. Говорите мне без малейшей утайки.

– В этом случае я исполню приказание вашего величества.

И Фаброни с усилием подавил вздох.

– Так как волнение от ваших приказаний может меня заставить забыть о награде, то я хочу предложить вам ее прежде.

С этими словами Мария взяла за руку Фаброни, и когда опустила, ее, то на пальце астролога свет камина отразился в крупном алмазе.

– Теперь, – сказал итальянец торжественным тоном: – начинаем, когда пламя в камине почти потухло. Приготовьте картину…

– Она готова, – перебила королева, отдернув занавеску, которая открыла на стене большой натянутый круг из черного бархата.

Фаброни вынул из кармана хрустальный пузырек, вылил половину с его содержания в маленькую золотую чашу и, омочив в ней род кропильца, брызнул им на бархатный круг, который мгновенно покрылся светящимися пятнами.

– О чем, ваше величество, я должен прежде всего вопросить эту картину?

– О короле, моем сыне.

– Вот его представитель, отвечал итальянец, указывая на слабое светящееся пятно концом своей волшебной палочки.

– Это пламя? Боже! оно потухает.

– Так погаснет в скором времени, сказал астролог мрачным голосом: – жизнь этого государях. Вы приказывали, чтобы я говорил без утайки.

– Несчастная мать! А где же мой второй сын, Гастон?

– Я с трудом могу следить за непостоянными скачками, которые делает пламя, его представляющее.

– По крайней-мере оно довольно ярко.

– Монсье проживет…

– Значит, он будет царствовать?

– Никогда.

– Неужели Людовик ХIII будет в состоянии…

– Невозможно произвести огня, не имея искры, перебил астролог и покачал головой.

– Кровь великого Беарица не перестанет царствовать.

– В таком случае, кто же наденет корону?

– Кровь великого Беарица не перестанет царствовать.

– Неужели Гастон…

– Дело создания, порученное ему Господом, исполнено: никакое потомство не произойдет более от этого принца.

– Но кровь Генриха IV, которая по вашему откровению продлится на троне…

– Наука имеет свои пределы, ваше величество… Я сказал бы, если бы осмелился говорить дальше.

– Скажите мне о кардинале. Пламя, на котором останавливается ваша палочка, – блистательно.

– Это судьба Ришельё.

– Будет ли оно продолжительно?

– Пока продлится его жизнь.

– Она может быть долга, говорила королева мрачным голосом. – Не думайте, продолжала она, что у этого человека есть какая-нибудь предохранительная сила от кинжалов и мушкетов.

– Ничто подобное не представляется моим взорам; но этот огонь, опоясывающий его двойной полосой, указывает мне его судьбу – страшный оплот, о который разобьются его враги кроме одной женщины.

– Не предсказывает ли это, воскликнула королева с живостью: – что и моя судьба блеснет новым светом?

– Ваше величество, приказали мне быть откровенным… Эта женщина – не вы.

– Довольно. Я думаю, однако же, что для славы и необходимости государства мне будет дозволено опровергнуть ваши предсказания.

– Пламенно желал бы, ваше величество.

– Посмотрим, впрочем, увидите ли вы какой-нибудь благоприятный свет над моей будущностью.

– Необходимо для этого возобновить кабалистическую картину, и вашему величеству вступить в этот таинственный круг.

Здесь астролог трижды обвел на ковре круг цепью, состоявшей из серебряных мастовых треугольных колец. Подойдя потом к освещенной картине, он слегка прикоснулся к ней чем-то; и мгновенно все огоньки потухли. Фаброни снова взял пузырек, чашу и кропило, и брызнул на бархатный щит воспламененной жидкостью, которая, повинуясь случайным комбинациям, образовала новое изображение! Вдруг астролог отступил на два шага, протянув руки к сверкавшим огонькам, словно отталкивая это зрелище.

– Ну что видите вы, синьор Фаброни? спросила королева с волнением.

– Нет, нет, дочь знаменитых Медичи, супруга, мать королей, вы не узнаете… Я не могу вам сказать… Никогда, никогда!

И итальянец, бросившись, к двери, отворил ее, повторяя:

– Никогда, никогда!

Королева-мать, пораженная изумлением и страхом, осталась неподвижна в своем серебряном кругу; глаза ее устремились на фантастическую страницу, на которой астролог, без сомнения прочел мрачную будущность… Ее можно было, принять за одно из очарованных существ, создаваемых восточной поэзиею…

Фрейлины, удерживаемые уважением, не смели войти к королеве без ее призыва, и только и при первых лучах рассвета старая итальянская дама вошла по обычаю за приказаниями к королеве, которая всегда просыпалась в это время. Мария Медичи оставалась неподвижной, и прислужница остановилась перед этой статуей в черной одежде, стоявшей среди странного круга.

– Смотри! – сказала королева, указывая пальцем на картину.

Но пламенные иероглифы уже потухли, и от них на щите не оставалось никакого следа, бархат не утратил даже своего блеска. Какая же, однако, жидкость могла воспламеняться без жара? Конечно, она не могла иметь пламени, свойства фосфора… Но к чему доискиваться. Разве у минувших веков не было неугасимых ламп[40], греческого огня, стекол с неизгладимыми цветами – все это погибшие тайны, находимые нами постепенно и честь открытия которых приписывают себе наши суетные поколения.

Королева вышла наконец, трепеща всем телом, из магического круга: резкий ночной холод леденил ее тело, жизнь которого заснула в продолжительном напряжении ума. Женщины уложили ее в постель, но она не могла уснуть. Настал день, когда эта государыня рискнула пустить в бурное море разбитый уже корабль, носивший ее судьбу.

Вдова Генриха IV ожидала короля в своем Люксембургском дворце. Она располагала напомнить монарху лионское обещание, скрепленное клятвой; она хотела говорить его сердцу; она хотела высказать перед ним с грустью, но в сильных выражениях – как унижено все королевское семейство его недостойным министром; указать негодующей Европе на попранные природу и религию; наконец разбудить уснувшую совесть в этом государе, связанном рабе своего подданного. Таково было задуманное давно намерение, результат которого Мария хотела узнать заранее, вопросив итальянца Фаброни: дерзкое желание, следствием которого был глубокий ужас.

Людовик XIII приехал около полудня; запираясь с ним в комнату, королева-мать приказала не пускать никого без исключения во время этого тайного разговора; Итальянский гнев Марии, подогретый еще сильным и крепким сложением, несмотря на пятьдесят семь лет, гнев, возбужденный самым горьким чувством чужой неблагодарностью, высказался в таких живых, могучих речах, с