Книжный магазин в Мейфэре - Элиза Найт

Промчавшись вверх по лестнице, я стала распахивать двери и заглядывать в спальни и ванные комнаты, пока не обнаружила Зиву – почти без сознания, в ванне, полной розовой воды.

– О господи! – Я вытащила девушку из ванны, уложила на прохладный кафельный пол и принялась трясти за плечи. – Проснись!

Зива приоткрыла глаза, потом повернулась на бок, и ее вырвало.

– Я не… Я не очень хорошо себя чувствую, – пробормотала она. Кожа бедняжки сморщилась – девушка много часов просидела в ванне, истекая кровью.

Я схватила полотенце и, намочив его в раковине, вытерла лицо Зивы.

– Тебе нужно одеться, и мы спустимся в подвал. У немцев праздничный салют. – Словно в подтверждение моих слов, грохот раздался где-то рядом и дом затрясся.

В глазах Зивы появилась паника. Она принялась медленно натягивать на себя одежду. Я спустила воду и сполоснула ванну, убрала ее рвотные массы и смастерила для нее гигиеническую прокладку – точно так же, как когда-то сделала для меня Софи.

– Простите, – сквозь слезы пробормотала девушка, и я на мгновение замерла.

Я мягко взяла ее за плечи – как Софи тогда, в Хайклиффе, – и заглянула в глаза. Бедный испуганный ребенок.

– Не извиняйся, дорогая. Ты сидела в ванне и не слышала сирен. А тошнит тебя на нервной почве. Поняла?

Зива кивнула и взглянула на меня с благодарностью.

Обняв девушку за талию и поддерживая, я повела ее в подвал, в безопасность. 14 ноября 1940 года

Дорогой Марк!

Ты помнишь, как мы просыпались в Свайнбруке, мучаясь с похмелья (потому что слишком много выпили накануне вечером), а Па расхаживал вокруг нас и читал нотации? Дескать, мы – свора прожорливых чертенят – понятия не имеем, что такое продукты по карточкам. Сейчас мне приходится самой отоваривать карточки, и, наверное, я буду вести себя в точности как Па, когда закончится война. Очереди просто ужасны, и мне везет, ведь я получаю вполне съедобный хлеб, не говоря уже о том, что его хватает на всех, для кого он предназначен.

С любовью,

Нэнси

Я поднялась до восхода солнца и выскользнула из Ратленд-Гейт с продуктовыми карточками и несколькими плетеными корзинами. Бессонница позволяла мне ходить в булочную рано утром, когда хлеб свежее и людей меньше.

Оказавшись шестой в очереди, я плотнее запахнула пальто и принялась согревать дыханием руки в перчатках.

– Миссис Родд.

Я подняла голову и увидела Глэдвина Джебба. Он стоял рядом со мной, в низко надвинутой шляпе, обмотанный до подбородка толстым шарфом с узором пейсли [74].

– Мистер…

Он оборвал меня, прежде чем я назвала его имя, и, наклонившись, прошептал:

– Мне нужно с вами повидаться. Заеду за вами сегодня вечером.

– Хорошо, – ответила я, сглотнув комок в горле.

Глэдвин развернулся и пошел к выходу, бросив через плечо: «Хорошего дня!» – словно мы были старыми друзьями (а ведь мы были), которые только что приятно поболтали.

С хлебом в руках я поспешила к газетному киоску и купила сегодняшнюю газету. Заголовки, как обычно, гласили о разрушениях, вызванных атаками Люфтваффе. Ничего, что могло бы объяснить мое приглашение в Министерство внутренних дел.

Весь день я думала о Глэдвине Джеббе. Что ему нужно? И почему эта тайная встреча должна состояться ночью, когда передвигаться по городу опаснее всего?

Выйдя из Ратленд-Гейт после ужина, я заметила черный автомобиль, припаркованный на улице. Лунный свет выхватывал из темноты стоявшего рядом мужчину в надвинутой на глаза шляпе.

Едва я сделала несколько шагов к тротуару, как Глэдвин тихо окликнул: «Нэнси» – и поманил к машине.

Я поспешила к нему и забралась в автомобиль, скользнув по прохладной коже сиденья. Глэдвин уселся рядом со мной и велел шоферу ехать. Я сложила руки в перчатках на коленях, пытаясь унять дрожь.

Глэдвин положил шляпу на свои колени.

– Мой шофер мастерски ездит без света, даже когда падают бомбы.

Я кивнула, вспомнив таксиста, который несколько месяцев назад вез меня домой под бомбежкой и оставался невозмутимым, даже когда в нас стреляли ополченцы.

– Нэнси, – голос Глэдвина прервал мои размышления. – Ваша сестра, миссис Мосли, подала прошение Черчиллю о своем досрочном освобождении.

– Диана? Ее выпустят? – Услышав о такой перспективе, я почувствовала, что кровь отхлынула от моего лица, а пальцы на руках онемели.

– Несколько членов парламента оказывают ей поддержку. Они считают, что она не опасна.

Я онемела от удивления. Впрочем, Диана очаровывала мужчин с тех пор, как научилась хлопать ресницами, и в тюрьме, конечно, не утратила этой способности. К тому же мужчины нашего класса нередко считают, что женщина непригодна к серьезной политической деятельности, а потому не представляет угрозы.

– О, как они заблуждаются! – я глянула на водителя.

Глэдвин проследил за моим взглядом.

– Вы можете говорить все, что сочтете нужным. Ничего не выйдет за пределы этого автомобиля.

– Диана – опасная фашистка. Пусть она подает прошение Черчиллю – предана она только своему мужу и Гитлеру. – Я нервно сплела пальцы. – Она должна оставаться в тюрьме. Подумайте, какое воздействие оказало ее прошение – и это с ограниченным доступом к перу и бумаге, без телефона. Выйдя из тюрьмы, она задействует свои связи для сбора информации в пользу Третьего рейха. Она поможет нацистам выиграть эту войну.

– Я совершенно с вами согласен. Вы подтвердили мои подозрения.

Мои мысли обратились к беженцам, живущим в Ратленд-Гейт, людям, в ужасе бежавшим со своей родины. Диана возненавидела бы их, даже не будучи с ними знакомой – просто за национальность. Если эта ненависть проникнет на британские берега… Даже подумать о таком страшно.

– Глэдвин, ради блага нашей страны и ради нашей победы в этой войне вы не должны допустить освобождения Дианы.

– А как насчет Памелы и ее мужа Дерека?

Я тяжело вздохнула. Не исключено, что я недооценивала свою сестру, живущую с мужем в сельской местности. Стоило лишь бросить взгляд на Лондон, израненный войной, чтобы понять: рисковать ни в коем случае нельзя.

– Учитывая их антидемократические, а зачастую и антисемитские взгляды, вероятно, безопаснее всего держать их под наблюдением. Боюсь, что они, как и моя мать, жаждут окончания войны, но не обязательно согласны с нами в том, кто должен быть победителем.

Глэдвин нахмурился.

– Вы считаете, что за вашей матерью тоже нужно следить?

Я помотала головой и хмыкнула.

– Она злобная, да, но в целом безобидная. А поскольку мой отец придерживается диаметрально противоположных взглядов и занимает определенное положение в парламенте… – Я не стала упоминать, что сейчас они живут врозь: это не относилось к делу и несколько компрометировало семью. –