Книжный магазин в Мейфэре - Элиза Найт

Мне нужно проверить цифры вместе с Молли, чтобы написать Хейвуду о том, как обстоят дела в магазине. Как он вообще способен думать об этом, сидя в окопе, практически лицом к лицу с врагом? Это выше моего понимания. Я напишу еще…

Но на этом письмо обрывалось. Почему Нэнси не закончила его? Почему не отослала?

Глава 11

Нэнси

Декабрь 1937 года

Дорогой Питер!

Декабрь застал меня в мансарде фермерского дома кузена в Олдерли. Погребенная под пыльными пачками писем, я с головой погрузилась в Викторианскую эпоху и в жизнь моей прабабушки. Меня восхищали подробности быта викторианского высшего класса. История праздности и богатства. Золотой век по сравнению с Британией 1937 года! Как я хотела бы очутиться в том времени, даже если пришлось бы носить турнюр! Прогуляться по большому парку, посплетничать за чашкой чая!

Леди Олдерли очень походили на моих сестер, с их склонностью к ссорам, различиями во мнениях и еще кое-чем, в чем мы, Митфорды, преуспели, – умением находить слабые места в броне друг друга. Однако как минимум в одном мы превзошли викторианских дам, подумала я, рассматривая женщин на фотографиях. Их густые темные брови однозначно не мешало бы выщипать.

Лампа на столе мигнула и, зашипев, погасла. Я похолодела, так как вся мансарда погрузилась в полный мрак.

Когда же зашло солнце?

Я пришла сюда после завтрака и просидела много часов, поглощенная рассказами о другом, восхитительном мире.

Поднявшись, я попыталась сориентироваться в темноте, чтобы не упасть. Постаралась вспомнить, где находится лестница, куда я положила письма и артефакты, какие сундуки оставила открытыми. Вытянув руки, я двинулась вперед, периодически спотыкаясь. В следующий раз нужно не забыть об электрическом фонарике.

Наконец я нащупала перила и вздохнула от облегчения – слава богу, я не упаду с лестницы и не разобью голову. Правда, в таком случае меня, наверное, нашел бы кто-нибудь из слуг – до того, как я истекла бы кровью. По крайней мере, я на это надеялась. Они позвонили бы по новому экстренному номеру 999, и доктора примчались бы на помощь – но только для того, чтобы сообщить моей семье, что я потеряла слишком много крови и скончалась по пути в больницу.

Ма и Па, конечно, скорбели бы обо мне. Сестры тоже. Особенно Дебора.

А вот Прод оставался для меня загадкой. Он, вероятно, обрадуется, что наконец освободился от меня, но в то же время будет скучать по моему остроумию и моему кошельку. Наш брак неуклонно сходил в могилу: каждый из нас держал в руках по лопате, но один копал, а второй засыпал землю обратно. Мы никогда не действовали синхронно и никогда не достигали общей цели. А быть может, у нас ее никогда и не было? Мой долг – спасать мой брак, не так ли? Я не могу уйти от мужа, в отличие от Дианы. Но, боже, как же мне иногда хотелось отложить наконец лопату!

Вернувшись в свою комнату, я увидела холодный ужин на маленьком круглом столике у окна. Как заботливы и внимательны слуги! Уже в который раз я пропускала вечернюю трапезу, и кузен Эдвард заверял меня, что не обижается.

Я отхлебнула вина из бокала, поставленного рядом с тарелкой, и взглянула на часы. Почти десять. Усевшись в кресло, я принялась за холодного цыпленка.

Наша экономка в Бломфилд-хаус часто кормила меня такими холодными ужинами в те вечера, когда Прод гонялся за очередной юбкой или где-нибудь выпивал. Я никогда не ела одна в столовой, находя это слишком удручающим.

Я сделала еще один глоток, смакуя букет. Так, в одиночестве, под тиканье часов, я раздумывала об одной штуке, вечно ускользающей от меня и вечно манящей, – о счастье.

Морковка перед моим носом. Продолжай гнаться за ней, Нэн, теряя себя по частям. И однажды тебе, возможно, удастся схватить ее и ощутить искру радости.

Мой взгляд упал на телефон на журнальном столике. Сняв трубку, я попросила оператора соединить меня с Бломфилдом. Я ждала достаточно долго, чтобы уже перестать надеяться, но тут наконец Питер ответил.

– Нэнси? Все в порядке?

– Да, просто замечательно. Я лишь хотела услышать твой голос.

– Зачем? – с недоумением осведомился Прод. – Ты уверена, что у тебя все в порядке?

– Да. И работа идет хорошо.

– Когда ты будешь дома?

Как обычно, упоминание о моей работе он проигнорировал. И зачем я каждый раз пытаюсь завести с ним содержательную беседу?

В последнее время он совершенно обескураживал меня и раздражал своим настроением. В одну минуту он выражал мне поддержку, а в следующую – пренебрежение, полагая, что заказ кузена уменьшает мою значимость в ряду других писателей, а небольшой гонорар и вовсе унижает.

– Скоро.

Это единственное слово в каком-то смысле означало, что я сдаюсь. Я писала ему письма о своей работе, а потом сжигала. Хотя Прод искренне хочет, чтобы я вернулась домой.

– Хорошо. Я иду обратно в постель.

– Прости, что разбудила тебя.

– Я думал, у тебя что-то срочное.

По крайней мере, он беспокоился обо мне, что отдаленно походило на заботу.

– Нет, у меня все чудесно, честное слово. Просто я скучаю по тебе.

Это признание далось мне с трудом. Но, судя по его словам, он тоже скучал по мне?

– Может быть, ты мог бы сюда приехать? Вырвись на денек-другой, и затем мы вернемся домой вместе.

Прод фыркнул на том конце линии.

– У меня много дел, Нэн, и нет времени резвиться за городом.

– Ты считаешь, что именно этим я занимаюсь? Резвлюсь?

Напрасно я доставила ему удовольствие, сказав, что скучаю по нему.

Я услышала протяжный наигранный вздох.

– Думаю, тебе стоило бы лучше распорядиться своим временем. Заняться чем-то таким, за что ты могла бы себя уважать.

– Доброй ночи, – еле выговорила я.

Гнев и разочарование – горькая пилюля, которую мне снова пришлось проглотить. И проблема крылась вовсе не в моем самоуважении.

Каждый раз, как я открывала Проду сердце, он отрезал от него кусочек, прожевывал и выплевывал. Я опять и опять совершала ту же ошибку, что когда-то совершила с Хэмишем, – отчаянно желая любви мужчины, мирилась с тем, чему нет оправдания.

Я полагала, что его пренебрежительное отношение ко мне связано с отсутствием у нас ребенка. Год назад доктор сделал мне довольно болезненное выскабливание и объявил, что я способна зачать. Однако мое чрево по-прежнему оставалось пустым, и эта пустота разъедала те части моего