Хроники «Бычьего глаза» Том I. Часть 1 - Жорж Тушар-Лафосс

– Право, монсеньер, я могу утомиться, помогая вашим проектам, ибо я не так прост, чтобы не знать, что вы не доверяете моим намерениям. Но слава Богу я поставлен выше этих жалких приманок суетности, называемых отношениями. Во всяком случае преданность моя устает ходить в тени, и если бы моя проницательность чаще не угадывала, что вы от меня скрываете, я давно против воли уступил бы желанию…

– Отец Жозеф, этот тон…

– Ваша эминенция, я не корчу царедворца. Возвратимся к вашим проектам, которых повод я впрочем предвижу……..

– Вы предвидите? сказал кардинал с удивлением.

– Небу и угодно, чтобы светская жизнь отражалась на стенах наших монастырей, чтобы вызвать наше сострадание и наши молитвы. Бэкингем преступил границы уважения, должного королеве, до такой степени, что дерзнул поднять на нее нечистые взоры… и…

– И честь короля запрещает, чтобы этот дерзновенный достиг своих намерений.

– Без сомнения. – подхватил Жозеф с странною улыбкой: – честь короля, которую ваша эминенция страстно желаете сохранить незапятнанной…

Здесь ястребиный взгляд кардинала впился в монаха, как бы для того, чтобы проникнуть до его настоящей мысли, скрываемой под очевидной иронией.

– Что вы воображаете, отец Жозеф? – спросил министр, удаляясь немного от предмета разговора.

– Отозвать герцога в Англию мне кажется легко. Употребив значительные усилия, чтобы найти в Лондоне соумышленников, раздав кстати несколько тысяч пистолей, я думаю можно найти средство встревожить защитников Парламента насчет мнимой, опасности их милой реформации, и крики общин наведут такой ужас на неопытного Карла, что он не замедлит отозвать своего министра для успокоение такой горячей тревоги. Но как бы деятельно ни работать, резултат не может быть именно скорый, а Люцифер быстро идет к своей цели… Вот что, монсеньер, надо вам сказать, что дело это не по мне; оно скорее подходит к Лафейма. Переговоры медленно развязывают интригу, – разрешить ее удобнее кинжалом, а ваша эминенция знаете, что у Лофейма кинжал очень острый.

– Ах, что вы мне предлагаете, Жозеф?

– То, что мне внушает Господь, отвечал монах, скрестив на груди руки: – все средства законны, если они стремятся к его славе, и с еретиком надобно вести войну.

– Политика требует больше осторожности. Отправляйтесь сегодня же ночью в Лондон; в этом городе вам будет открыт безграничный кредит, не скупитесь, не щадите золота, и сделайте так, чтобы Бэкингем был отозван своим государем через две недели.

– Он будет отозван, монсеньер, сказал холодно капуцин, поклонился и вышел.

Когда Ришельё возвратился в залу, великолепный англичанин вызвал новые взрывы восхищение. Бесчисленные жемчужины, унизывавшие его платье, плохо прикрепленные по небрежности, или с намерением, большею частью отрывались и усыпали пол кардинальских салонов… Находившие эти жемчужины спешили возвратить их Бэкингему, но он, не обращая внимания на ценность зерен, упрашивал с улыбкой того или ту, кто приносил, оставить у себя, прибавляя, что он в восторге, что небрежность его портного, дала ему случай оставить эти безделки при дворе, осыпавшем его любезностями. Фаворит Карла рассыпал таким образом сто тысяч экю на паркетах кардинала. Эта безумная щедрость победила все, что оставалось осторожности и благоразумие в королеве; она хвалила герцога в таких выражениях, которые не оставляли

ему сомнение в успехе, и он рассудил, что мог отважиться на все.

Глава V

Пароксизм. – Призвание. – Лафейма. – Утонченные. – Засада. – Английские повесы. – Подземелье. – Ложный отец Ансельм. – Дуэль возле исповедницы. – Бедные монахини. – Труп в святом месте. – Герцогиня садовником. – Королева и кардинал.

Уезжая с грустью с кардинальского бала, Анна Австрийская возвращалась в Лувр в своей карете, в которой восходящее солнце освещало изнуренный черты ее величества. Ранний горожанин узнавал экипаж королевы не по великолепному убору четырех андалузских лошадей – подарок Филиппа IV, но по золотым рельефным украшениям, окружавших дверцы из венецианских стекол. Госпожа Шеврёз с трудом вырвала государыню из последних групп танцующих, где Бэкингем удерживал ее, как магнит удерживает железо.

Давно уже Людовик XIII и Мария Медичи оставили бал; но этикет не занимал Анну, любовь, даже увенчанная, забывает часто собственное достоинство, она охотно вмешивается в толпу, чтобы упиваться ропотом вздоха, сладостно трепетать от пожатия руки. Пока полусонные музыканты извлекали бы звуки из своих инструментов, пока хоть одна свеча горела бы в люстре, споря с рассветом, королева участвовала бы в кадрилях, продолжавших удовольствия ночи. Ришельё также бодрствовал; он постоянно следил за всеми движениями королевы и старался: по движению ее губ угадать интимный смысл слов, с которыми она обращалась к английскому министру. Фаворитка, не смотря на свое влияние на кардинала, не могла отвлечь его от этого внимательного наблюдения. Она читала на его лице выражение страшной ревности, которую дурно прикрывала коварная улыбка его эминенции. Действительно трудно было не разделять подозрений ревнивого наблюдателя. Беспорядок в дамской прическе и наряде, являющейся на многолюдном бале, не был достаточен для объяснения того положения, в каком находилась королева: по колебанию ее груди, по задумчивым взорам влажных глаз, по небрежной позе всей ее особы, можно было заметить следы того могущественного волнения, с которым перестали уже бороться и над которым хотят восторжествовать. Герцогиня, пораженная этими признаками страсти, которую все могли заметить, подошла к супруге Людовика XIII и затронула самую чувствительную струну – кокетства, объявив, что королеве невозможно долее оставаться на бале, так как туалет ее измят и черты лица утомлены, что при дневном свете произведет неприятное впечатление. Только этого и требовалось: через пять минут Анна Австрийская в сопровождении фаворитки быстро на андалузских лошадях проехала пространство, перерезанное еще кустарниками, лугами и возделанными землями, которое отделяло тогда Люксанбург от королевского дворца.

– Не оставляйте меня Мари, сказала королева герцогине, когда они возвратились в Лувр: – самое большее удовольствие, которое вы мне можете доставить, это не покидать меня в настоящую минуту. Я чувствую потребность иметь возле себя какое-нибудь любимое существо. Я не усну, о я не в состоянии уснуть… эта движущаяся толпа… эти тысячи огней… звуки музыки, проникающие в сердце – все это кипятить кровь. Я чувствую, что горю.

– Ах, ваше величество, отвечала госпожа Шеврёз, как бы недовольным тоном: – чем же я заслуживаю такую немилость? за чем же вы лишаете меня драгоценного доверия, которым я гордилась? Неужели ваше величество будете столько жестоки, чтобы скрываться от вашей Мари? О, я умру от этого.

И из глаз герцогини покатилось несколько слезинок.

– Ты плачешь, милый друг!… Как же