Хроники «Бычьего глаза» Том I. Часть 1 - Жорж Тушар-Лафосс

Дворянин-вассал стал на колено перед королем; он представлялся с обнаженною головою, без шпаги, без шпор. Сложив свои руки, чтоб положить их в руки монарха, он продержал их с минуту, потом, протянув проворно под евангелием, которое тот держал открытым, он произнес громким голосом: «Клянусь служить королю, моему государю и повелителю, и защищать его, да последней капли крови, против всех без исключения, посвящая ему честь, жизнь, также имение феодальные и не дворянские». Когда вельможа окончил присягу, Людовик XIII поднял его и поцеловал в губы.

Молодая и хорошенькая дама из семейства Ледигьер представилась, в свою очередь, с обнаженною головою, но она не становилась на колени, а произнесла присягу после простого поклона. Хорошенькая эта вассалка не получила поцелуя: так как в царствование Генриха II одна герцогиня отказалась поцеловать короля, вмешался парламент и объявил дамскую присягу законной и без поцелуя. С тех пор суд увольнял прекрасный пол от этой формальности, а Людовик XIII был не такой государь, чтобы требовать ее восстановление.

На другой день дан был турнир на площади между Лувром и Тюильри. Его окружали скамейки, устланные коврами, на которых сидели тысячи знаменитых красавиц. На южной стороне возвышался великолепный павильон для короля, трех королев, принцев крови и министров французских и иностранных. Остальные высшие сановники, придворные дамы обеих королев и благородный англичанки, приехавшие на свадьбу Генриетты Французской, помещались в двух боковых беседках. Эти три небольшие здания были украшены богатыми тканями и над ними развевались тысячи разноцветных флагов.

Когда король подал сигнал, на арену, при звуках труб, вышли четырнадцать рыцарей белых и четырнадцать желтых, которые бились пешие на шпагах. Затем последовали четырнадцать красных и столько же зеленых, бившихся верхом на конях и на туняках. Победители получили награды из рук Английской королевы – героини праздника, шпаги с серебряными эфесами и буйволовыми портупеями.

Празднество заключилось зрелищем столь же странным, как и неожиданным – конским балетом, на котором испанские лошади под звуки труб протанцевали искусно. Люди вряд ли бы лучше соблюдали такт. Животные эти, обученные итальянцем Лонцони, заслужили своему учителю пенсион в пятьсот пистолей, назначенный ему кардиналом Ришельё. Этот министр был в восторге, что итальянец умел дрессировать лошадей так же хорошо, как он сам дрессировал существ разумных и даже рассуждающих.

Но все это зрелище и чудеса менее занимали придворных дам, нежели великолепный Бэкингем. Они были поражены его красотой, рыцарскою любезностью и самые знатнейшие из них пытались победить такого блестящего кавалера. Выбор его мог быть затруднителен, даже останавливаясь на красавицах первого разряда. Мадам, хотя уже пожилая, сохранила еще во всем блеске прелести, воспламенившие некогда великого Генриха слишком знаменитою любовью, унизительное последствие которой принц Конде должен был предотвратить, удалив свою жену… Предупредил ли он его без возврата? Дама эта, достигшая преклонного возраста, видела еще у ног своих раболепный двор: не могли налюбоваться на ее белокурые волосы, томные глаза, нежную белизну кожи. Но она являлась гордою и суровою, когда ей не нравились: тогда красота ее блистала подобно швейцарским ледникам, которые издали ослепляют вас превосходною игрою солнечных лучей и разят сердце, когда вы к ним приближаетесь. Счастливее многочисленных обожателей Мадам, Бэкингем удостоился от нее обворожительной улыбки: ледник был бы для него пламенем, если бы даже герцогиня и приблизилась к нему.

Не менее прекрасная и более кокетливая герцогиня Монбазон пользовалась большей славой. Безмерное желание нравиться придавало всей ее особе вид свободы, который от ее веселости делался еще заманчивее. В ее наружности, во всех манерах была какая-то непринужденность, которая как бы говорила: любите меня. У нее был такой прекрасный лоб, что, вопреки моде, она не украшала его даже волосами, жемчужные зубы, румяный, прекрасно очерченный ротик и великолепная грудь. Понятно, что при виде таких прелестей сотня обожателей разом отвечала герцогине: «Люблю!» Поэтому носилась молва, что она ободряла разом многих обожателей.

Молодая маркиза Гемене, невестка госпожи Монбазон, не уступала ей ни в красоте, ни в слабостях; но у обеих была соперница, которую часто предпочитали, хотя и мало опасная, именно девица Готфор. Молодая эта красавица заключала в себе столько же строгости, сколько и прелести: большие глаза ее метали вокруг пламя, которое не согревало даже ее самое, – это была прекрасная статуя, которою любовались, но в которой нельзя было возбудить чувства. Многочисленные вздыхатели везде за нею следовали, но, увы! они влачили тяжелую цепь: строгая красавица принимала их поклонение или высокомерно, или насмешливо, что приводило их в отчаяние. Может быть, это отсутствие нежности происходило оттого, что она произвела род чуда. Она одна из всех женщин, представленных Людовику XIII, привлекла взоры этого сурового государя. Часто в обществе он подходил беседовать с девицею Готфор: но чем же он обнаруживал свою склонность к прелестнейшей особе при дворе? Он говорил ей об охоте, о своих собаках и призах.

Между женщинами, собранными в блестящие букеты на свадьбе Английской королевы, нельзя было не заметить Марии Мантуанской[12], розы, немного побледневшей при лучах слишком пламенных светил: девиц Роган, Вандом Гиз и множества других, имена которых составили бы слишком длинный список. Все или почти все вздыхали за красавцем англичанином». Но гордость его не довольствовалась выбором сердца, какой он мог сделать из сердец, бившихся по нему; желание его, паря над этим цветником красоты, остановились на той, которая господствовала над всеми своим званием: Анна Австрийская была предметом, к которому стремился не очень таинственно смелый Бэкингем. Судя по нежным речам, которые произносились этими дамами великолепному иностранцу, по их кокетству, расточаемому с намерением пленить его, можно было подумать, что это гарем, старающийся понравиться повелителю правоверных, а так как дочь Филиппа III вмешалась в числе этих одалык, то и не должно было удивляться, что ей бросили платок.

Герцогиня Шеврёз быстро угадала честолюбивую любовь министра, и очень живое впечатление, произведенное им на королеву. Эта фаворитка привыкла читать в душе своей государыни. Она умела по биению ее сердца измерять степень ее чувства, и заранее с необыкновенною точностью судила о прогрессии, какую примет это чувство. Герцогиня видела ясно, что Бэкингем, не смотря на свою смелость, простирал свои виды немного выше той точки, на которой могла остановиться снисходительность Анны Австрийской. И никто лучше герцогини не знал, что страстно влюбленный обожатель, может, увы, по своему произволу устранить этот подвижной предел женской добродетели.

Но фаворитка настолько же обладала кокетством, как и проницательностью: