В поисках Солнца - Ален Жербо

деревянных столба, вырезанных и окрашенных в яркие цвета; рядом с ними была возвышенная платформа, и все это напоминало посетителю, что он находится в Новой Гвинее, стране колдовства и тотемизма. Деревня Элевара была построена на острове, отрезанном от материка во время прилива.

Жители были хорошего телосложения, с длинными вьющимися волосами, которые выглядели как своего рода головной убор. Мужчины носили только набедренные повязки, а женщины — юбки из полосок коры, связанных вокруг талии. Девушки, которые еще не были изуродованы тяжелым, поденным трудом, который является уделом всех меланезийских женщин, были очень стройными и грациозными. Они носили цветы, обернутые вокруг рук и в волосах, а на лицах и спинах у них были татуировки с изящными и художественными узорами, выполненные настолько тонко, что их можно было разглядеть только с близкого расстояния.

Несмотря на скудность одежды, нравы в этих деревнях казались лучше, чем на островах Восточного Тихого океана, где туземцы носят европейскую одежду. То, что нравы существуют в обратной зависимости от площади носящейся одежды, кажется, является законом природы, который я окончательно установил благодаря своим долгим путешествиям по многим местам.

Разнообразие рас на острове казалось большим, и улицы Порт-Морсби были переполнены туземцами всех оттенков кожи. Был один тип, очень черный, с длинным тонким носом, который бесспорно обладал всеми истинными семитскими чертами и, скорее всего, имел в качестве предков одно из потерянных племен Израиля. Были желтые туземцы, другие светло-кофейного цвета, а еще другие красно-медного оттенка, и все они говорили на бесчисленных диалектах. Были также некоторые меланезийцы из Тупуселей и Гайте, которые не отличались от лучших представителей фиджийцев, и в контрасте с ними были туземцы из Самараи, почти все из которых служили у различных чиновников и носили прически странной геометрической формы, напоминающие стриженные тисы, которые можно увидеть в наших садах.

Некоторые из них курили странные длинные трубки из бамбука длиной около полутора ярдов и толщиной с руку. Табачные листья засыпались в один конец, а курили через другой. Возможно, это было причиной удивительного заявления капитана Кука о том, что с своего корабля он видел туземцев с чем-то вроде палки в руках, из которой вырывались пламя и дым, как при выстреле из мушкета. То, что отважный капитан принял за враждебную демонстрацию, вероятно, было ничем иным, как туземцами, спокойно курившими свои трубки, наблюдая за прохождением его корабля.

В бухте было бесчисленное количество каноэ. Туземцы этой части Новой Гвинеи были искусными мореплавателями и каждый год, пользуясь благоприятным муссоном, совершали длительные путешествия в дальнюю часть бухты Папуа, груженные керамикой, которую они обменивали на саго, их основной продукт питания.

Перед моим отъездом «Файркрест» удостоился чести посещения губернатора и монсеньора де Буаменю, апостольского викария Папуа, и мы долго беседовали о покойном преподобном отце Буржаде, известном летчике во время войны, который прославился уничтожением воздушных змеев. Он умер преждевременно от лихорадки в этом нездоровом климате, и память о нем еще была свежа на этом большом чужом острове, где им очень гордились.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ.

ОТ ТИХОГО ДО ИНДИЙСКОГО ОКЕАНА

19 мая я снялся с якоря и вышел из гавани Папуа и лагуны по каналу Василиск. Пассаты были далеко не стабильными, и через четыре дня после отправления я все еще мог видеть водохранилище, расположенное на холме, возвышающемся над Порт-Морсби. Даже когда поднимался легкий ветерок, мне всегда мешало сильное течение, идущее из залива Папуа. Вода приобрела желтоватый оттенок, а на ее поверхности плавали огромные стволы деревьев, что вызывало у меня большую тревогу. Вокруг царило необычайное изобилие жизни: я был постоянно окружен множеством рыб и огромным количеством морских птиц, которые с наступлением темноты прилетали на борт, чтобы переночевать. Их крики и ссоры часто будили меня, и я вынужден был бежать на палубу, вооружившись палкой, чтобы восстановить порядок.

Я никогда не уставал изучать повадки рыб. Я уже получил бесчисленные доказательства их интеллекта и способов общения друг с другом. Когда ветер был очень слабый, я развлекался, скользя по поверхности воды приманкой из перламутра. Дельфины быстро поняли всю опасность этой приманки. Они мчались к ней со скоростью молнии, тыкали в нее носом, но не брали в рот, и часами играли со мной таким образом. Я уже хорошо знал об этом инстинкте игры у низших существ. Я видел, как дельфины ловили летучих рыб ртом, подбрасывали их в воздух, поворачивая голову, позволяли им ускользнуть и сразу же ловили снова, играя со своей добычей, как кошка с мышкой.

Когда мимо проплывал кусок дерева или какой-нибудь другой предмет, рыбы устремлялись от Firecrest и играли вокруг него, а морские птицы пикировали вниз с резкими криками, похожими на радостные восклицания. По правде говоря, жизнь этих существ казалась одной непрерывной игрой, что подтверждало мою теорию о том, что игра является одним из первоначальных инстинктов человека; что, хотя вполне разумно, что он должен работать, чтобы заработать на ежедневную пищу, неразумно делать погоню за богатством главной целью существования. Здесь я также нашел главную причину исчезновения первобытных рас, как только они вступают в контакт с белой цивилизацией, которая делает существование слишком скучным и, подавляя инстинкт игры, лишает их всякого интереса к самой жизни.

Мой путь к Индийскому океану преграждали опасные коралловые острова и рифы под названием «Большой Барьер», простирающиеся от восточного побережья Австралии до Новой Гвинеи. Для меня был пригодным только один проход, и это был северо-восточный, или проход Блая. Но там не было маяка, по которому можно было бы ориентироваться, и все пароходы, проходящие через него, привыкли бросать якорь на ночь.

Это было, безусловно, одним из самых сложных подвигов моего плавания — пройти в одиночку через этот опасный пролив, усыпанный жестокими скалами. В пять часов утра 26 мая наблюдение за солнцем показало, что я находился примерно у входа в пролив и, поднявшись на мачту, я смог разглядеть буй у Брамбл-Кей, примерно в десяти милях от меня. Однако я не бросил якорь на ночь, а решился продолжить курс на юг, который ночью изменил на юго-западный. Firecrest сам держал курс и шел по прямой, потому что к утру опасные рифы у острова Дарнли были далеко по правому борту, а остров Стивенс находился всего в пяти милях по левому борту. К этому времени плавание было восхитительным в защищенных водах пролива, усеянного песчаными островами, покрытыми кокосовыми пальмами — Кэмпбелл, Далримпл, Китс, Марсден и Йорк. К сожалению, ветер поменял направление на южное,