Столица мира и войны - Олег Викторович Таран

Одобрительный гул пошел по рядам сенаторов.

– А что это может значить? – вкрадчиво спросил Баркид. – Что люди Массиниссы более успешны в торговле, лучше ведут свои дела и честно платят все, что положено? Или что десять других пунических кораблевладельцев – плохие купцы и скрывают свои доходы от казны государства?

В зале наступила настороженная тишина: среди сенаторов были те, кому принадлежали эти самые корабли, либо те, на кого работали упомянутые купцы.

– Получается, чужак, которого мы держим в заложниках, работает на Карфаген лучше, чем свободные, уважаемые люди города? Так?!

Тишина стала совсем напряженной: сенаторы не понимали, к чему клонит первый суффет.

– И это еще не все… – включился в разговор Абдешмун Ганонид. – Все вы, конечно же, слышали про Нумидийский рынок, который открыли Массинисса с Шеро?

Сенаторы оживленно закивали, кое-кто из них восхищенно зацокал языком.

– Несмотря на то, что он во много раз меньше Центрального и Портового рынков, оттуда приходят такие доходы, что у главного казначея возникают неудобные вопросы.

Старичок снова поднялся и возмущенно произнес:

– Нумидийский рынок в некоторые дни приносит больше отчислений, чем Центральный и Портовый рынки! Иногда даже вдвое! Учитывая, что они не могут работать себе в убыток, значит, отдавая такие суммы, Массинисса и Шеро имеют в разы больше! Тогда я хочу знать: почему налогов с двух главных рынков города собирается гораздо меньше?! И когда я это узнаю… – Главный казначей зловещим взглядом обвел ряды сенаторов и добавил: – Боюсь, в этом зале окажется много пустых мест!

Сенаторы, стараясь не глядеть на него, стали тихонько возмущаться себе под нос.

Бисальт вновь потребовал тишины.

– Уважаемые сенаторы! Лучшие люди города Карфагена! Мы затеяли этот неприятный разговор с единственной целью – донести до вас простую мысль: заканчивается время, когда можно было что-то отщипывать, отрывать, откладывать от общественного для себя лично! Пора поумерить свои аппетиты! Война на пороге, и если вы этого не поймете, то вам действительно не будет места в этом зале. – Баркид помолчал и с досадой добавил: – Мне тяжело это говорить, но этот нумидийский мальчишка, которого я ненавидел и презирал, в чем-то оказался лучшим карфагенянином, чем я, да и многие из нас!

Услышав возмущенные возгласы, первый суффет повысил голос.

– Да! Я это, пусть и поздно, осознал! За те годы, что царевич прожил с нами, он избавил город от опасного разбойничьего сообщества. Массинисса успешно развивает здесь торговлю, и после открытия его рынка надо признать, что в Карфагене стало удобнее передвигаться: людские потоки изменились, улицы стали свободнее. Царевич хорошо общается с наемниками и поддерживает их, что, признаюсь, мне одному делать было уже трудновато. Напомню, что ведь никто из вас, кроме меня, не захотел платить этим людям в мирное время! А я и Массинисса им платим! Он помогает бедным горожанам, поддерживает ремесленников и начинающих торговцев. Имя царевича, а точнее благодарность и похвала ему, уже звучат в Карфагене чаще, чем добрые пожелания сенату!

Затем он повернулся ко второму суффету.

– Уважаемый Абдешмун! Ты очень мудро поступил, решив свести его со своей внучкой – красавицей Софонибой! Если мы заручимся верностью и поддержкой этого любимца народа и богов, нам не будут страшны никакие враги! Канми Магонид, признаю: ты был прав! Я не сразу разглядел, как из невзрачного щенка вырос даже не львенок, а молодой лев!

В зале вновь наступила тишина. Никто не ожидал такого признания от упрямого Баркида, который редко менял свое первоначальное мнение.

– И поэтому мы с уважаемым Абдешмуном решили: настало время продемонстрировать, что сенат Карфагена может быть благодарным и справедливым к тем, кто не жалеет сил на благо нашего города и республики, – торжественно возвестил Бисальт. – Я пригласил Массиниссу на заседание сената!

Недовольный гул разнесся под сводами зала совещаний, но он тут же был заглушен громким басом Баркида:

– Когда любой из вас совершит хотя бы половину того, что сделал этот нумидийский царевич, тогда сможет возмущаться!

Гул стих. Бисальт махнул рукой страже у дверей, и те открыли обе створки.

Массинисса, одетый в богато украшенную национальную нумидийскую одежду, прошел в середину зала и чуть склонил голову перед суффетами. Затем он так же сдержанно приветствовал сенаторов. Царевич волновался, недоумевая, за что сенат почтил его таким вниманием, ведь ему никто ничего не объяснил.

Вчера очень важный слуга доставил бумагу с приглашением на заседание, подписанным Баркидом. Последнее обстоятельство особенно удивило царевича, ведь первый суффет не принадлежал к его друзьям и ожидать от него чего-то хорошего не приходилось. «Но что плохое могло случиться? Налоги я плачу исправно, дела все веду открыто, никакие криминальные схемы больше не поддерживаю… Что им от меня нужно?!» К любопытству примешивались легкая досада и чувство неудобства.

Идя в зал заседаний, он заметил, что перед его дверьми топчется множество влиятельных людей Карфагена в ожидании, когда их по каким-то вопросам пригласят внутрь. Среди них был и Зевксис. Царевич постарался не встречаться с ним взглядом, поскольку упрямая Рамона продолжала периодически навещать его, обещая, что это в последний раз. Но, честно признаться, она была хорошей любовницей, и Массинисса не мог не радоваться, когда, возвращаясь вечером после дел в порту и на рынке, заставал эту обнаженную красавицу на своем ложе. А после жаркой близости у него традиционно возникало чувство вины перед мужем Рамоны.

Массинисса подошел к распорядителю и протянул ему письмо Бисальта Баркида. Чиновник жестом попросил подождать. Все здесь соблюдали тишину и тщательно прислушивались к тому, что время от времени доносилось из зала. Массинисса невольно поступил так же, и ему показалось, что он несколько раз услышал свое имя. Внезапно двери распахнулись, и распорядитель сделал приглашающий жест.

Первый суффет и нумидиец долго смотрели в глаза друг другу, пока Баркид вдруг зычно не возвестил:

– Уважаемые сенаторы! Поприветствуем нашего дорогого союзника царевича Массиниссу! Этот достойный молодой человек сделал для нашего города столько, что заслуживает похвалы!

Бисальт и следом за ним Абдешмун захлопали, даря царевичу овации – честь, которой в этих стенах редко удостаивались лучшие люди города, не говоря уже про чужеземцев. Происходящее было так неожиданно, что какое-то время Массиниссе аплодировали только два суффета, но затем Баркид обвел зал грозным взглядом, и все сенаторы торопливо захлопали в ладоши.

Массинисса стоял посреди зала, очень довольный происходящим. Только одна мысль не давала покоя: «Как жаль, что этого не видит отец! Как бы он гордился мной!»

Словно прочитав его мысли, Абдешмун вдруг возвестил: