По дороге в Карфаген - Олег Викторович Таран

Когда они с наставником уже возвращались обратно, царевич спросил:

– Правда, дочь правителя – хорошая девушка?

– Да, она красива, у нее прекрасный голос и манеры, – кивнул Бодешмун.

Массинисса напрягся. Он хорошо знал, что, если прежде чем хвалить кого-либо, его наставник произносит фразу «Да», то последующие за этим хорошие слова будут обесценены аргументами против этого человека. Как же ему хотелось, чтобы в этот раз было по-другому.

Однако Бодешмун был верен себе:

– Но она дочь своего отца, и если ты себе что-либо намечтал о ней, то лучше сразу забудь про это, потому что сегодняшний мятеж всегда будет стоять между вами. Пойми, ты для нее сейчас – лишь возможность повлиять на царя и улучшить положение ее опальной семьи, не более того. А ты, очаровавшись ее прелестью, воспринимаешь Фию как «хорошую девушку» и неосознанно приписываешь ей лучшие качества, которыми она может не обладать. Она, случаем, не говорила с тобой о женитьбе?

– Откуда ты знаешь? Ты следил за нами все это время?

– К сожалению, нет.

– Вообще-то мне еще рано думать о девушках, не говоря уж о женитьбе, – постарался увести разговор в сторону Массинисса. Ему не хотелось слушать неприятные вещи о девушке, которая ему так понравилась. Он даже немного обиделся на учителя, думая, что тот просто не успел узнать Фию с хорошей стороны.

– Это ты вовремя вспомнил, – усмехнулся Бодешмун. – Запомни мои слова на будущее, царевич: дочери предателей не могут быть верными женами. Их отцы всегда будут стоять между вами, и счастья такая женитьба не принесет.

Они какое-то время шли молча, затем Массинисса спросил наставника:

– А куда ты пропал из дома Батия?

– Царь узнал, что чамугади как-то раскрыли его соглядатая и могли под благовидным предлогом убить его, когда мы уйдем. Твой отец велел позаботиться о его спасении, что я и сделал.

– Но ведь здесь остается править Батий, которому отец доверяет, и с ним пятьсот наших воинов. Почему они не защитят этого человека?

– Лазутчиков не любят нигде, и Батию тоже ни к чему, чтобы в Чамугади был человек, который будет сообщать царю о событиях, которые правитель захочет скрыть. Ты же сам видел, что это за человек. Не знаю, почему царь так доверяет этому скользкому типу.

Когда на рассвете царская сотня выехала из Чамугади, царь был угрюм. Ни обильный вечерний ужин, ни ласки бывших наложниц Абдосира, которых ему любезно предоставил новый правитель города, не скрасили разочарование от произошедшего бунта, пусть и неудавшегося.

Массинисса знал это состояние отца и постарался до поры до времени не попадаться ему на глаза. Он быстро перестроился в хвост колонны и теперь двигался неподалеку от мятежного семейства. Иногда царевич ловил брошенные украдкой неприязненные взгляды Оксинты, и это его слегка тревожило. Было что-то такое во взгляде этого мрачного смуглого парня, что заставляло царевича опасаться, даже несмотря на то, что он был без оружия, а у Массиниссы – и дротики, и меч, и кинжал, да еще в придачу и праща со свинцовыми пулями. Правда, праща эта была еще детская, со времен, когда он еще мальчишкой осваивал стрелковое дело. Однако с его умением даже таким оружием можно было если не убить, то покалечить человека. Ну и самое главное – рядом с ним возвышался Бодешмун, с которым ему было ничего не страшно.

Телохранитель, в отличие от царевича, был очень мрачный, весь в расстроенных чувствах. С одной стороны, он сегодня даже радовался, что удалился от недовольного царя, – мало ли? А вот с другой стороны, его печалило небольшое ночное происшествие.

Среди ночи его разбудил царский телохранитель и сказал, что Гайя требует его к себе. Массиниссу в отведенных ему покоях охранял караул из надежной первой десятки, и Бодешмун безбоязненно пошел за Харемоном, предупредив воинов у дверей спальни царевича, что он уходит, и велев тщательней беречь сон царского сына.

В покоях правителя они застали следующую картину: голый царь возлежал на широком ложе с весьма расстроенным видом. Возле него расположились три обнаженные девицы – две смуглые ливийки и черная нубийка, – ласкавшие Гайю и изо всех сил старавшиеся привести его в «боевое» состояние. Однако то ли государь перенервничал, то ли годы брали свое, но его «оружие» в этот раз подвело.

О царском позоре не должен был знать никто, поскольку подданные могли посчитать это первым признаком его ослабления, начать высмеивать и так далее… Особенно важно было не допустить утечки такой информации в городе, в котором только что подавили попытку мятежа. Телохранители царя были верными ему и очень молчаливыми. Впрочем, они знали о Гайе и не такое. А вот насчет девок, что были с ним… Можно было не сомневаться, что они рано или поздно проболтаются о произошедшем, как их ни пугай и сколько им ни заплати.

Наложницы даже не повернулись на скрип открываемой двери, с удвоенной энергией продолжая свои тщетные попытки. Перепуганные девицы, видимо, догадались, что пришли по их души.

Расстроенный царь, увидев своих верных людей, раздраженно махнул им рукой. Харемон с Бодешмуном быстро и ловко связали оцепеневших от испуга красоток и запихали в их рты кляпы, чтобы те не кричали. Царский телохранитель подхватил обеих ливиек, а его товарищу досталась нубийка. Девушек вытащили во двор, уложили на коней и вывезли за город в заросли росшего неподалеку кустарника.

Здесь Харемон со словами: «Чего добру пропадать?» – изнасиловал одну из несчастных. Насытившись, он свернул обеим ливийкам шеи. Правда, сделал это немного неловко, отчего жертвы умерли не сразу, смертельно испугав хрипом и стонами последнюю оставшуюся живой наложницу.

Затем он спросил немного замешкавшегося Бодешмуна, который все никак не решался убить нубийку:

– А ты будешь?..

Тот смотрел в большие перепуганные черные глаза и невольно вспоминал свою любимицу Зиту. Желания не было, и единственное, что Бодешмун мог сделать для своей жертвы, – это убить ее быстро, так что она ничего не успела почувствовать.

Когда они с Харемоном отъезжали, услышали в кустарнике звериное рычание – хищные обитатели степей позаботились о телах несчастных.

Возвращаясь в город, Бодешмун заметил, что в тюрьме, в которой под охраной находилось семейство Абдосира, в одном из окон мелькнула тень. «Не спят, предатели, – раздраженно подумал тогда телохранитель Массиниссы. – И зачем только царь даровал им жизнь?» Присматриваться и выяснять, кто стал свидетелем их ночной поездки, времени не было. Да и чего было опасаться телохранителям царя и царевича?

Когда