Чешская и словацкая драматургия первой половины XX века (1918—1945). Том первый - Иржи Маген

class="v">Зачем ты так, голубушка, о них…

Я думаю, что это старость, старость…

И неизбежны следствия ее:

Рассудочность, медлительность, опаска…

И р о д и а д а.

В твоем повествованье много мглы

И недомолвок, что подобны ямам.

Темно — и я проваливаюсь в них…

И р о д.

Ах, в этом незадачливый рассказчик

Повинен — деревянный мой язык!

Я ни при чем тут, извини, царица…

Но впечатленье общее мое,

Которое я вынес из поездки,

Играет сочной гаммою цветов,

Поет отрадным отзвуком удачи…

И р о д и а д а.

Что впечатленье! Что мне до него!

И р о д.

Как?! Нет, позволь, ведь впечатленье — это

Нектар пережитого, это — весть

О столь желанных нами переменах.

Так будем же всем сердцем предвкушать

То, что уже не за горами… Мыслью

Грядущему навстречу улетать…

Ну а теперь, любезная супруга,

Вознагради меня за мой рассказ!

Он изнурил меня, а ты умеешь

Заворожить словами и увлечь.

Твои уста ласкают слух, воркуют,

Как горлинка, что села на плечо.

Так что же нового за это время

Произошло?..

И р о д и а д а.

                      О, ровно ничего!

Обыденные вещи не способны

Былинки всколыхнуть, не то что мир!

И р о д.

Однако и они — частица жизни,

И пусть себе вершатся что ни день!..

Не прибыло ли сумасбродов, часом?

И р о д и а д а.

Не знаю, не вникаю, недосуг.

Хватает мне своих забот.

И р о д.

                                       Конечно,

Воображаемых, поскольку въявь

Заботы не осмелятся тревожить

Цариц, — над венценосным цветником

Земного бытия беспечность вьется,

Порхает пестрокрылым мотыльком.

Итак, наш брат четверовластник,

Преставился… Об этом я узнал

Еще на Тибре. Такова людская,

Природою назначенная, дань…

И р о д и а д а.

И Саломея тотчас возвратилась.

И р о д.

Ах, Саломея здесь? Как хорошо!..

Бедняжка овдовела… Почему же

Ее не видно?.. Жаль, что старику

Она досталась в жены, право слово…

И как я ни противился — увы!..

И р о д и а д а.

Она была на выданье.

И р о д.

                                  Сначала

Тебе претило имя жениха…

И р о д и а д а.

Но это был твой брат и, пересилив

Себя, я согласилась наконец…

В твоем рассказе множество утаек

И много темного. Тревога, страх

Меня гнетут. Как тяжело!.. Я места

Себе не нахожу… Ты запретил

Еще с дороги праздничную встречу

Обыкновенью вопреки и тем

Меня поверг в растерянность. С чего бы

Такая скромность? Почести отверг!..

Нет, не иначе как поникли крылья

Тщеславия, предвозвещая крах.

И р о д.

Да был ли я когда-нибудь привержен

К шумихе, блеску? Это чтоб тебе,

Царица, угодить, я то и дело

Бросался в расточительство — поток,

Что берега умеренности рушил.

Чтоб угодить тебе, я распускал

Павлиний хвост роскошества… Чего бы

Не отдал я, чтоб только видеть, знать:

Ты счастлива, довольна… Я бы в жертву

Принес державный Рим, простерший власть

На целый мир и звездный свод в придачу!

Моим стремленьем было искони

Твоим всемерно угождать желаньям,

Не связывать, а расправлять крыла

Твоих мечтаний, дабы на вершину

Недосягаемую вознесли

Тебя под стать орлице — на вершину

Блаженства, славы!

И р о д и а д а.

                               Все это — слова,

Румяна, вызывающие только

Усмешку горестную, но меня

Они уже не могут в заблужденье

Ввести… Нет, я дознаюсь, каково

Действительное наше положенье.

И пусть разверзнется передо мной

Зияющая чернотою бездна —

Все лучше, чем плутать, сбиваясь с ног,

Вслед за блуждающими огоньками

В потемках неуверенности… Царь,

А не дозволишь ли ты мне Перита

С пристрастьем допросить?

И р о д.

                                          Ну что ж, изволь!

Он — наш слуга, а ты — царица. Правда,

Оттенок недоверия ко мне

Сквозит в твоем намеренье, и это

Досаду вызывает и печаль.

Но ежели холодный иностранец

И верно знает больше моего —

Быть по сему! Он — римлянин и, значит,

Находка для дознательницы. Пусть

Откроется тебе Перит, а после

Ты мне сюрприз преподнесешь, сюрприз…

И р о д и а д а.

Пойду, пойду!

(Уходит.)

И р о д.

                       Иди, иди… О боже,

Я весь в испарине, как хлебороб.

Тщеславье женщин безгранично! Знает,

Что звезды в полуночной синеве

В недосягаемых пылают высях,

И все же дотянуться норовит,

Чтоб нанизать их вроде ожерелья…

Тянись, тянись, о женщина, кради

Алмазы из подола спящей ночи,

Коли способна!.. Мне на пользу… Эй,

Осекшаяся нить моих раздумий!

Свяжись и заслони меня, как щит,

Непрочный щит!.. Опять нагрянул кто-то?..

Да это Саломея!

Входит  С а л о м е я.

С а л о м е я.

                         Я, отец.

Разыскиваю матушку.

И р о д.

                                  Пожалуй,

Ты не сказала б матери вот так, —

Мол, я отца ищу?.. Хотя пристало,

Коль скоро ты опять под отчий кров

Пожаловала, выказать вниманье

Тому, кто дочь лелеял и ласкал…

О, юная вдова, на щечках розы

Еще не тронуты, еще пыльца

Не стерта с них, еще свежи росинки.

Рвать розы не под силу старикам,

Дрожат у патриархов руки, шаря

В листве роскошной, ибо нет у них

Былой сноровки, страх перед шипами

Владеет ими. Сник лихой клинок.

Отгарцевал и даже на коленях

У женщин дремлет среди бела дня,

Расслабленный, с отвисшею губою.

Ах, как мне жаль