Война - Всеволод Витальевич Вишневский

Офицер решился поднять глаза на хирурга. Тот иронически-внимательно смотрел на чуть капризное лицо офицера. Он все мгновенно понял: офицеру хочется быть центурионом со шрамом на лице…

— Успокойтесь, все будет сделано.

Раненый лег. Осторожным движением сестра ввела иглу под кожу. Хирург успокаивающе произнес:

— Местная анестезия.

И, выждав, спросил:

— Что вы чувствуете? Не больно?

— Нет…

Операция была окончена. Хирург, мило пошутив, отдал офицеру вынутый крошечный осколок.

Офицер взял его «на память», попытался улыбнуться, пожать хирургу руку, но почувствовал слабость не столько от операции, сколько от пережитого волнения. Сестры подхватили его и положили на диванчик, дали выпить валерьяновых капель. Офицер, смущаясь, но в то же время с удовольствием чувствуя, что он — центр внимания, полуоправдываясь, сказал слабым голосом:

— Нервы… Окопы…

Постепенно оправившись, он поднялся, поблагодарил всех и, поддерживаемый сестрами, пошел в палату.

Постель была ослепительно чиста… Подушки — высоко взбиты. Сестры, не слушая протестующе-благодарных слов, бережно уложили офицера в кровать… Послеоперационный уход за ранеными был особенно тщательным.

По прошествии недели офицер умчится в международном вагоне на север, в столицу — на отдых.

Родина баловала своих героев…

***

Ночью под навесами беспокойно шевелятся солдаты. Никто их не лечит. Некогда врачам, не до них… От жары еще больше гноятся их раны… После операций в бинтах завелись вши… И кормят еще хуже, чем на фронте…

Неподвижно лежит гвардеец-матрос. Из уха у него течет гной. Тоскливо молчит… Он снова бесплодно настаивал на отправке гвардейцев в Петроград. Теперь ему надо самому искать правды.

Под навесом беседуют раненые. Люди отучились в окопах спать по ночам…

— Вот, значит, после смерти осталось у ево шестьдесят копеек…

— Холера была, померло много. А земский кричал: пьянствуете, от этого и холера…

— Про какие таки листки говорил генерал-то? Почитать бы их! Раз его превос-дитство их ругать изволили — знать, там про правду написано!

— Эй ты, потише, санитары бродят, за нами подглядывают…

Ворочаются, укладываясь то на один, то на другой бок, солдаты, таящие бесчисленное множество мыслей и желаний.

Раненный в голову солдат бредит в беспамятстве… Никого не узнает… Слушая его бред, один из гвардейцев говорит:

— Гляди, ребята! В нем ведь душа — божий дух — живет? Плоть у него только поврежденная… Так как же это? Душа целая — а разум потерял? По религии учили унтера, что есть в нас дух божий, и все в порядке… Вот тут они, видно, и соврали. Какой же порядок, ежели от маленького осколочка душа вон, а человек, как животное, — без памяти, без разума? А ежели дух в порядке, на месте, то как же человек, сам видишь, конченный? Что-то тут не так… Вот я об этом все время и думаю. Раньше не думал… Народ такой поврежденный не попадался…

Так у солдат постепенно иссякала вера.

В темноте, превозмогая слабость и боль, поднялся матрос-гвардеец. С ним еще человек шесть. Они уходили прочь. Набросили на плечи шинели, — вымолили их днем у сестер: холодно, мол, спать ночью…

— Двинули! Чего ждать, пропадешь тут…

— Пошли на риск… В Дарнице попытаемся сесть в поезд.

Чутье разведчиков вело их по пустым безопасным улицам к Днепру. Дома темны. Двери заперты. Киев закрыт для них…

С Днепра тянуло холодом. На мосту стоял часовой — лохматый ополченец, с берданкой, с крестом на шапке.

— Куда? Стой! Эй!

— Не так кричишь. Службы не знаешь… Пропусти, отец…

— Куда, ребята? Не могу, родные.

— Пусти! Пропадаем, загнием тут…

— Ей-богу, сынки, не могу… Ну что ж я… Да разве я… Господи!

— Пусти, отец.

— Под суд пойдем… все пойдем…

Солдаты побрели вниз к реке. «Чуден Днепр при тихой погоде…»

Шлюпки!

Гвардейцы осатанели. Они камнем разбили замок на чужой лодке, сорвали цепь.

— Долой!

Весел нет — не беда… Доску выломали… Гребут… За много лет первое проявление своей воли!

Перемахнули Днепр. Добежали до станции Дарница… Ждут. К перрону подошел и остановился скорый поезд.

— Ку-да?

— Раненые, гвардейцы мы, нам в Петроград нужно…

— В санитарный поезд.

— Пусти!.. Господин кондуктор! Хоть на тендере… Сделай милость! Раненые ведь мы…

— Нельзя. Контроль пойдет.

— Пустите, господин кондуктор… Как-нибудь обойдется…

— Проваливайте, ну! Жандарма позову…

— Зови, стерва! Ряжку нажрал! В тылу закорневался? Ездите? Мы вам скоро поездим!

Гвардейцы спрыгнули, отошли… В темноте белели их повязки, фуражки смялись и сбились на затылки, мокрые волосы слиплись на вспотевших лбах, шинели были распахнуты. Регистрационные номера на красных картонках — с первых перевязочных пунктов — еще висели у каждого на груди.

Эти ли люди шли в первых ротах гвардии — на весеннем смотру?

Солдаты стояли в полосе света, падавшего из окна вагона. За открытым до половины зеркальным стеклом показался офицер. На лице его была легкая повязка…

— Васокродь!

Один из гвардейцев узнал своего командира.

— Васокродь, милый, помоги!..

Голос был почти плачущий и безмерно доверчивый.

Офицер вгляделся в своего солдата и растерянно проговорил:

— Голубчик, голубчик… Напиши мне, напиши… В Петербург, в Петроград… Сделаю, что смогу. Кланяйся нашим… роте… Напиши, напиши, слышишь?

Гудок… Поезд двинулся…

Раненые гвардейцы остались на перроне… Белели в ночи их повязки, ветер трепал их волосы, на веревках болтались красные картонки с регистрационными номерами — с первых перевязочных пунктов…

Родина баловала своих героев…

***

Армия крошилась и расползалась с непреодолимой настойчивостью… По домам расходились тысячи, десятки тысяч солдат, твердо знавших одно: «Не за что было драться».

Цели еще только смутно брезжили, но солдаты тянулись к ним, к новым законам жизни…

Родина! По твоей земле, спустя два года после Стохода, мы проходили с боями… Боец Красной Армии, бывший солдат, провоевавший всю войну с 1914 года, горько вспоминал бессмысленные жертвы минувшей царской войны. Он познал новые, справедливые, величественные битвы! Он познал иные масштабы побед — побед революции от Тихого океана до Балтийского моря, от Ледовитого океана до границы Персии…

Русские солдаты в 1916 году, проклиная навязанную им войну, тысячами убегали в тыл…

Бойцы Красной Армии в годы гражданской войны дрались до последней капли крови, и даже раненые торопились вернуться в строй:

— Наша земля! Наша армия! Наша свобода!

ГОД 1917-й

Глава шестая

МЕРТВЫЙ ЛЕС

I

Пространство в восемь миллионов десятин пропитано на глубину многих саженей гниющей водой. Пространство полно странных звуков, вздохов — это бродят и выходят болотные газы. Кое-где над трясиной, как спины тонущих неизвестных животных, сереют