Война - Всеволод Витальевич Вишневский

Никто не сумеет описать всю горечь обманутых солдатских надежд.

А рядом — в домах, за шторами, гардинами, кисеей при свете ночников и лампад — почивали в спальнях, защищенных от жары, дурных запахов и мух, те, которые сумели, пользуясь своими деньгами и связями, избежать фронта, сохранить себя, свой дом, свое благополучие…

Утром гвардейцев, не нуждавшихся в операциях, наспех обмыли и небрежно перебинтовали. Переодетые в застиранное, измятое госпитальное белье, в пахнувшие карболкой, истрепанные фланелевые халаты, раненые лежали во дворе под палящим солнцем. Многих уже не было — некоторые умерли, не дождавшись помощи, остальные ждали очереди в госпитальном коридоре у дверей «операционной». Санитары и какие-то бабы прибирали двор: посыпали его песочком и украшали зеленью палатки.

Солдаты, догадываясь, перешептывались:

— Чай, начальство ждут?

Они не ошиблись.

Днем прибыл генерал — военно-санитарный инспектор. Сестры и санитары успели сказать раненым, что он привез кресты и медали. Раненые забеспокоились:

— Кому крест?

— А за што дают?

— За што? За драку. В мирно время нас за нее в участок волокли, в военно — кресты за драку дают.

— Встать, смирно!

Привычная команда подчинила всех. Во дворе, где лежали сотни раненых гвардейцев, все затихло. Лежавшие вытянули поверх одеял руки. У кого были целы ноги, вскочили.

— Здорово, молодцы!

— Здра-жла-ваш-дит-ство!

Генерал шел, сопровождаемый своим адъютантом и врачами. Он остановился около одного из раненых.

— Ну, что? Как живется? Чем дома занимался?

Раненый промычал что-то, едва шевеля разбитыми челюстями. Адъютант засуетился, беспокоясь, что их превосходительство не поняли ответа. Но равнодушный взгляд генерала уже остановился на другом:

— Ну, а ты? Где лучше, дома или на фронте, а?

— Как прикажете, ваш-дит-ство!

— Отличный ответ! Молодец!

И к третьему:

— Ну, а ты, много немцев уложил?

— Так точно, ваш-дит-ство!

— Штыком?

— Так точно, ваш-дит-ство!

— И пулей?

— Так точно, ваш-дит-ство!

Генерал заметил юношу, почти мальчика.

— А ты почему такой молодой?

«А почему вы, генерал, так глупы? Я молод, очевидно, потому, что родился в тысяча девятисотом году…» Но так не ответишь…

— Так что — доброволец, ваш-дит-ство!

— A-а… Молодчага, молодчага…

— Рад стараться, ваш-дит-ство!

— Бог тебя спас, а ты свечку поставил?

— Никак нет, ваш-дит-ство.

— Как же это ты, братец, богу не помолился? Стыдно, стыдно…

— Виноват, ваш-дит-ство.

— Поставишь свечку?

— Так точно, ваш-дит-ство.

Генерал изволил чихнуть, а солдат стоит — молчит.

— Что ж ты, братец, здоровья своему генералу не пожелаешь? «Будьте здоровы» — по русскому обычаю говорят, а ты молчишь. Хе-хе.

— Виноват, ваш-дит-ство. Будьте здоровы, ваш-дит-ство.

— Ну, спасибо!

Генерал о чем-то пошептался с адъютантом, взял у него медную медальку и наклонился над неподвижно лежащим, молчаливым матросом.

— Какого полка?

— Гвардейского экипажа, ваш-дит-ство.

— Поздравляю, братец, с наградой.

Адъютант отогнул край одеяла, чтоб медалька могла украсить грудь матроса, но на его груди уже были две медали и три георгиевских креста. Адъютант обалдел, а генерал смущенно отошел, повертев в руках медальку и не решившись ею приумножить ранее полученные боевые отличия гвардейца.

Распределив кое-как привезенные награды и мельком пощупав на одной из коек простыню, генерал приказал собрать наиболее крепких солдат у входа в госпиталь и обратился к ним с речью:

— Братцы, тут в Киеве… стали, гм… вашего брата на плохие дела подбивать… Листки подбрасывают какие-то… Они… мм… чем-то соблазняют вас… Но все сие — ложь, суета и обман. Вы, братцы, воины русского царя, и преступников между вами быть не должно… А если таковые есть, ваша святая обязанность их изобличать… Уповайте на господа бога… и соблазнить им вас не удастся. Смотрите, братцы, разума не теряйте, «на бога надейся, и сам не плошай». Поняли?

— Так-точ-ваш-дит-ство!

Генерал повернулся к старшему врачу:

— Отлично. Я доволен. Толковые ответы. Благодарю.

— Ваше превосходительство, прилагаем все старания…

— С солдатами надо по-простому, душевно, берите пример с сегодняшней беседы…

— Так точно, ваше превосходительство… — и в уме прикидывает, что орденок ему обеспечен.

Генерал записал для памяти: «Раненые чувствуют себя бодро и окружены заботой» — и отбыл. Госпиталей много, и его превосходительство торопился…

Старший врач, проводив генерала, шел обратно по двору мимо раненых.

Молчаливый гвардеец-матрос шевельнулся:

— Васокродь, дозвольте претензию?

— Ну?

— Васокродь, как мы гвардейцы, покорнейше просим, нельзя ли нас в Петроград или Царское Село направить. Там служили, там пусть нас и лечат в гвардейских госпиталях. Надоело здесь без помощи валяться. В жаре да на гнилой соломе…

— Ты что городишь, дурная голова?

— Виноват, васокродь, я слуга государя императора, унтер-офицер роты ее величества государыни императрицы и георгиевский кавалер…

— Так вот, кавалер, выбей дурь из головы.

В вазочке стояли левкои. Они пахли сладко и сильной Обстановка почти ничем не напоминала о госпитале, о раненых. Мерно тикали настольные часы, и по ночам тишина была так велика, что офицеры останавливали маленький маятник: его тиканье казалось невыносимо громким.

За окнами расстилалась даль реки. На приднепровских берегах уже лежали следы ранней осени. Офицеры вспоминали гранитные берега Невы, и в палате, если можно назвать так комнату, где находилось четверо офицеров, велись бесконечные беседы о Петербурге, о Царском, о гвардии, — полные особенных чувств, пауз, воспоминаний и цитат: «За петропавловской пальбою сердцебиение Невы», «Короче становился день, лесов таинственная сень с печальным шумом обнажалась…»

Офицеры погружались в теплый, счастливый довоенный мир, палата возвращала им забытый комфорт, потерянный рай: руки гладили хрустящее полотно накрахмаленного белья, ноздри вдыхали аромат левкоев, и во внезапно наступавшем проникновенном молчании четверо офицеров боялись спугнуть ощущение возвращения к жизни, радость надежд…

Вошла сестра. Чуть смущаясь, она спросила легко раненного в лицо офицера.

— Вы могли бы пойти на операцию?

— Пожалуйста. Когда прикажете?

— Вы могли бы сейчас?

— Как вы прикажете.

Раненый встал. Давая дорогу «даме», он улыбнулся мужественно и грустно, друзьям и последовал за сестрой, досадуя лишь на то, что в халате его внешность; кое-что теряет.

Операционная была слепяще бела и мала. В ней было много солнца.

Раненый поклонился врачу и ассистентам, устанавливая тон дружеский и неофициальный и как бы предлагая рассматривать операцию как маленькое частное дело не заслуживающее особого внимания.

Поглядев на операционный стол, раненый вдруг что-то, вспомнил, подошел к хирургу и тихо произнес:

— Могу ли я попросить вас о небольшом одолжении?

— К вашим услугам.

— Видите ли…

Раненый чуть покраснел и запнулся. Хирург предупредительно отошел в сторону, так, чтобы разговор не был слышен другим. Офицер, не глядя на собеседника, пробормотал:

— Я просил бы… я думаю, это можно… когда вы будете меня оперировать…

— Может быть, вас беспокоит боль, дать наркоз?

— Нет,