Война - Всеволод Витальевич Вишневский

Батальонный подошел к телефону:

— Да-а… Да… Гм… Немцы? Накапливаются? Пустяки, пустяки… Примем меры… По обстановке… Все уладится. Сообщайте, Василь Петрович…

Над окопами лопалась и осыпалась шрапнель. Немцы скопились у реки, нащупывали брод.

Батальонный откупорил баночку консервов, газетку подостлал и спокойно ел.

Адьютант доложил:

— Немцы на берегу. Накапливаются, господин подполковник.

— Накапливаются?.. Не хотите ли сардин?.. Ну, пойдем поглядим, поглядим… Как там делишки, поглядим, поглядим.

Пошли. Шрапнель и гранаты рвались над ходом сообщения, выводившим к седьмой роте. Батальонный дожевывал густо пропитанную маслом от сардин корочку и говорил не то адъютанту, не то так вообще:

— Пустяки, пустяки. Разведка боем.

— Так точно.

Шрапнель сверкнула над головой. Адъютант кинулся куда-то в сторону. Батальонный шагал.

— Пустяки, пустяки… Шрапнель…

Из окопа, с крайнего участка, где окопалось четвертое отделение, спуск к берегу был виден как на ладони.

Батальонный поглядел в «цейс» и улыбнулся:

— Пустяки, пустяки… Накапливаются? И откуда это слово взяли?! Ну-ка, дайте винтовочку.

Отделенный — вымуштрованный кадровик — протягивает винтовку:

— Пожалте, васокродь.

Батальонный поставил прицел «восемь». Отделенный тут как тут: согласно с 1912-го вмененным правилам, оказывает уважение начальству.

— Васокродь, дозвольте подстелю…

Отделенный притащил палатку и подостлал ее у бойниц. Батальонный не спеша стал прицеливаться в маячивших за рекой немцев.

— Ну, вот и попотчуем… и попотчуем.

Немецкая разведка перешла к переправе. Батальонный мигнул стрелкам. Его чудаковато-прищуренный глаз успокаивал и смешил людей.

— Пустяки, пустяки! Мы их сейчас.

Прошла минута. Видно было, как немцы, согнувшись, бежали к реке. Некоторые уже переплывали реку. Батальонный выстрелил. Один из немцев исчез под водой…

— Ну-ка, залпик!

— Слушаю, васокродь!

— Эх, жаль, что мы пока в резерве!

Отделенный, как на ученье, показывая свое уменье, скомандовал неторопливо и громко:

— По плывущему немцу-у, на два пальца-а, влево от деревца, прицел девя-ять. От-деление… пли!

Десять выстрелов слились. Вода на реке покрылась кругами, плывущие пропали из виду… Немецкие разведчики были отбиты. Течение воды потащило их трупы по дну неглубокой реки.

Ночь была тихая. С утра моросил дождь. Немцы начали обстрел из тяжелых орудий. Комья окопной земли взлетали в небо. Тянуло паленым — горела деревня. Санитары пробирались по полю, носилки почернели и пахли кровью. Уносили раненых стрелков — кто стонал, кто кричал, кто молчал. Один ни сесть, ни лечь не может — в спину ранен. Солдат выл от боли. Санитары, почему-то боясь, что крики услышат немцы и обстреляют именно их, совестили раненого:

— Ну, милый, не кричи, кричишь — беду нагонишь!

Раненый притих.

По окопам резерва вели другого стрелка, совсем обессилевшего, бледного. Он попросил:

— Земляки, постойте.

Остановились.

— Дайте курнуть. Смерть захлестнуться дымком хочу…

— Больно тебе?

— Горит…

Раненый взял цыгарку, закурил, втянул дым. Стал выпускать дым носом и ртом и вдруг, содрогнувшись, замертво упал. Дым еще шел изо рта вместе с кровью.

— Кончился?

— Стало быть.

Третий полз сам и жалобно спрашивал:

— Где народ? Не вижу-у… не вижу-у… Ай, слепой стал… Ай, слепо-ой…

Его подхватили.

— Братцы, доставьте в лазарет… Братцы, Христа ради-и-и, не броса-а-айте… Слепо-ой я ста-ал… бра-атцы…

Земля взлетала пластами. Чернела трава. Стрелки иногда среди содроганий земли тихо переговаривались:

— Воробьиным бы путем отсюда куда-нить.

— Лежи, воробей.

Русской артиллерии на позиции не было. Солдатам оставалось одно — лежать в окопе и ждать своей участи.

Лежали, мокрые, в глине, прижавшись к стенке окопа, покуривая и изредка крестясь…

— Ва-ась?

— Ну!

— Как лучше — когда в брюхо али в грудь ранят?

— В грудь лучше, под плечо под косточку… В брюхо хуже — дух выйдет.

— Отчего?

— Потому брюхо главное. Брюхо за все тело отвечает и действует. Вот водки выпьешь — из брюха тепло по всем косточкам идет… Или чай — тоже тепло дает из брюха. Я вон на брюхо подсумки и патронташ повсегда спущаю — ежели пуля ударит, — срикошетит.

Дождь лил. В окопах скоплялась вода. Она бепрестанно рябилась от содроганий земли.

— Вась, вернемся мы в Расею-то?

— А те што тут?

— Ну, какая тут Расея!

Пролетел, визжа, осколок.

— Ишь забирает на последях.

— Который убьет — не услышишь.

— Смерть тихо ходит.

Раздался крик:

— Носи-илки!

За траверсом лежал раненный осколком стрелок.

— Ох, и кровишши!

Раненый зажимал рукой рану, удерживая хлеставшую из раны кровь. Солдаты обступили его.

— Умрет, ей-богу.

— Райека душа будет.

— Угомонится. Грехи отпустятся…

— А кто отпускать будет? Ежели как ты думаешь, так выходит, бог его убил…

— Ага. Выходит, что так…

Раненого унесли…

— Поесть, что ли, может, напоследок…

Кухни в эту ночь, в первый раз за трое суток, добрались до рот. Дали суп, сварили кашу. Стала каша синяя и, как студень, холодная. Песок окопный вдобавок в нее понасыпался. Стрелкам весь день не до еды было. Ну, какая есть, такую и есть.

Мимо прошел батальонный.

— Ходит. А я знаю, чего он ходит. Видал раз.

— Ну?

— Вот как-то, как нынче, сидели под обстрелом, а он Ходит, окоп крестит и шепчет — должно, молитву. И «пустяки» приговаривает.

— Ну-у?

— Ей-богу. А чего ж ему еще делать? Ведь отвечать-То немцу нам нечем… Сиди в резерве — терпи… Авось, молитва поможет.

Рванул снаряд. Какой-то стрелок вскочил, грязь брызнула в кашу.

— Ну, дьявол косолапый! Легше!

Дождь лил и лил. С первой линии по окопам резерва проходили легко раненные из седьмой роты. Шли веселые: ничего их уже не касалось, — «дело наше пока счастливо конченное». Они шли и на ходу торопливо переговаривались с солдатами:

— Ох, и прет он… Ох, и прет! И за рекой скольки и на энтот берег вылез… Должно, в атаку пойдет.

— Напирает?

— Напирает. Сил у нево много. За рекой из лесу так и идет — колоннам, прямо колоннам!

День проходил — ив сумерках стали видны, незаметные днем, вспышки немецких батарей, красноватые, желтоватые, зеленоватые и голубые.

Вечером послали разведчиков убрать трупы и доставить забытых раненых с первой линии окопов. Разведчики брели, чертя прикладами мутную воду, забрызганные грязью с головы до ног. Шли, оступаясь, падали в глубокие воронки, доверху залитые дождем. Наконец добрались до оставленной, но еще не занятой противником линии окопов.

Поползли по окопу и видят: человек стоит, другой сидит рядом…

— Кто?

Ответа нет.

— Свои?

Ответа нет… Подползли ближе.

— Да они оба мертвые!.. Стрелки…

Присмотрелись… Оказывается, стоявший стрелок напоролся на винтовку другого. Видимо, его подбросило силой взрыва и он, падая, наткнулся на штык и проколол сердце. А винтовка не упала, так как мертвый солдат зажал ее окоченевшими руками. Чего на войне не увидишь!..

— Стоит!

— Как свеча перед истинным…

Разведчики приносили убитых