Война - Всеволод Витальевич Вишневский

Страну заливали потоки бумажных денег — инфляционный водопад. Со дня начала войны выпуск кредитных билетов с миллиарда восьмисот пятидесяти девяти миллионов рублей дошел в январе 1915 года до трех миллиардов рублей. Учреждались новые акционерные общества, обслуживавшие армию.

В то же время русская промышленность свертывалась: из восьми тысяч пятисот пятидесяти предприятий России пятьсот два прекратили производство, тысяча тридцать четыре сократили производство, и только сто двадцать пять расширили его в связи с потребностями войны. Недоставало из-за нехватки рабочих рук топлива, хлопка, шерсти. Еще больше замедлился ритм транспорта… Пятьсот семьдесят пять станций закрыли прием грузов. На сто двадцать две тысячи шестьсот двадцать вакантных мест могли поставить только девяносто девять тысяч сто девяносто пять человек неквалифицированной рабочей силы, из числа беженцев по преимуществу. В Екатеринославе на металлургических заводах и шахтах на двадцать две тысячи открытых мест могли найти только тысячу человек!..

Все цифры были военной тайной. Газеты с наглостью твердили о подъеме производства. Но отовсюду шло влияние скрываемых властью процессов.

Народу еще трудно было во всем разобраться, но многое уже доходило до сознания масс при помощи приобретавшей все большее и большее влияние Российской социал-демократической рабочей партии (большевиков).

***

На рассвете стрелки проснулись от холода. Из-под шинелей поглядывали на свет и снова укрывались с головой. Лежали, не двигаясь… Только бы не на холод, только бы еще поспать, полежать…

— Сколько время?..

— Тебе на машину? Лежи!

Команда подняла людей. Солдаты вскакивали дрожа, некоторые крестились. Потом стали разжигать костры.

Днем палить можно, огонь противнику не виден; а дым? Дым — он, как туман.

Лес был сырой, валежник набухший, скользкий. Солдаты лазили, подбирая малые сучочки, нащупывали листья, что посуше. Сносили собранное на разрытое место, где не капало, — под густую ель, и поглядывали, нет ли у кого уже горящего костра. Туда и шли.

— Уголька дадите?

— Напаслись вот на тебя да на деток твоих.

— Жаль те?

— Да не жаль. А сами чего, не можете?

— Спичек нету.

— А мы на вас береги?

— Ух, снегу с вас не выпросишь в крещенье.

— Бери, бери, не лайся.

Дымились костерики, чуть дымились — все сырое, не горит, беда. На коленях, склонив головы к самой земле, стрелки раздували снизу тлеющие сучья, ветки и листья. Дули тихонько, чтобы лучше разгорелся, а чуть разгорится — раздували сильнее и сильнее. Дули изо всех сил, только бы костер горел. Рогульки из веток сделали, палки на них положили и котелки на них в ряд повесили. Чай будет! Сахар еще кой у кого был и сухари остались. Отсыревшие они, конечно, лежалые… Ну, ничего.

Костры занимаются пуще и пуще, пламя бьет, вокруг стоят стрелки, руки в огонь суют, огнем играют, шинели подпаливают. Пар идет от людей — под огнем сохнут. Раз-раз — и сушёно, загляделся — палёно. Дождь стирает, сушим сами. Хи-хи, солдатские грехи!

Костры трещат, горят еловые веточки, запах приятный. Лица у всех повеселели — подсушились, теперь чаю напиться можно. Костры трещат, угольки и веточки спаленные от ветра взлетают, в воздухе кружатся и падают в котелки, по воде плавают, бегают. Это полезно, потому — воду очищают. А когда пить — их снимают, как навар, ложками. Вода уже побелела, помутнела. — сейчас закипит. Тут сухарь на палочку и в огонь. В огне из этого сухаря «чайный состав» делается: подгорелый чернокоричневый сухарь дает кипятку полный чайный оттенок, как чай Высоцкого, и даже вкус. Котелки дрыгают, бурлят…

— Заваривай!

Бежит фельдфебель:

— Собирайся! Скоро! Стрелочки!

— Тьфу ты, господи!

— Ни мачинки, ни росинки во рту!

— Попить бы…

Срывают котелки с огня, держат за дужки, не зная, что и делать. Фельдфебель кричит:

— Собирайсь. Жива!

Отделенный подхватывает:

— Четвертая отделенья! Ну!

Котелки наземь, пусть пока постоят. Стрелки собираются навьючиваются. Сколько вещей стрелку надеть надо! И патронташ, и флягу, и сухарный мешок, и противогаз, и еще, и еще…

— Стан-ви-ись!

Ротный вышел, идет, хромает — ноги стер. К роте подошел, подправился, взгляд кинул с искрой, чтоб ободрить солдат.

— Здорово, братцы!

— Здра-жла-васокродь!

— Нам опять заступать. Пойдем. Ну, с богом! Справа по отделеньям, шагом-арш!

— А что с котелками делать? — Подхватывают их стрелки полами шинелей за горячие дужки, несут, берегут — пока чай теплый. Пройдет стрелок шагов сто, остановится — норовит хлебнуть, а котелок жжется. Опять бежит, отделенье догоняет. Неловко пить-то. Тогда ложку из-за голенищ вытянет и ложкой черпает. Ничего, очень здорово, если с сахаром. Как кисель!

Полк опять влипал в грязь и полз по обочинам дороги куда-то влево, за лес.

— Позицья какая — говорили?

— Тюфяки настелены, крыши наведены…

— Бро-ось!

— Тогда не спрашивай…

Роты свернули на поле и пошли на больших интервалах, во взводных колоннах. Шрапнель лопалась далеко впереди — у леса.

— Будто наша.

— Подойдешь, узнаешь.

Роты шли без остановки. Лес ближе и ближе. Один вдруг испуганно завопил:

— Кавалерия!

Вдали промаячили всадники. Стрелки остановились.

Взводный кинулся в шеренгу и затряс кричавшего стрелка.

— Я тибе… Я т-тибе…

Взводный схватил стрелка за ворот и яростно раскачивал его.

— Сволочь! Панику разводить? Сметанник проклятый!

Всадники — человек сто — ехали навстречу. Седьмая головная рота остановилась и изготовилась. Батальонный долго глядел в бинокль.

— Наши.

Кавалерия удерживала позиции и теперь передавала участок стрелкам.

— Где немцы? Эй, гусары!

— За рекой маячат.

— Много?

— Да как сказать — есть.

И кавалерия — статные, чисто одетые, в набекрень взятых фуражках с ремешками, спущенными под нижнюю губу, что делало гусар какими-то важными и презрительными, — тронулась дальше, в безопасный тыл, к теплу.

Стрелки облегчили душу и облаяли их. Во всю войну пехота мало видела пользы от кавалерии.

Начали окапываться. Участь ближней деревни была решена. Сразу пошли за соломой, досками, бревнами — за всем, что сгодится из хозяйства для окопов. Время, конечно, военное, и надо понимать.

Из деревни волокли двери, доски, балки, жерди, заборы, снопы соломы, волокли целые ворота. Замки ржавые — ребята бравые, эх!

Стрелки быстро уничтожили покинутую деревню, существовавшую века. В поле никого не было видно, роты зарывались в землю. Частили выстрелы, как всегда почти бесприцельные. Немцы били где-то рядом…

Роты окапывались быстро. Сразу возникли линии окопов и ходы сообщений.

Сварили добытую где-то картошку. Чего еще надо: брюхо набил, цыгарку свернул, лег, где посуше, — умирать не надо.

Четвертое отделение выдвинулось к реке.

В штабе второго батальона — в большой яме, обложенной досками и соломой и прикрытой сверху палаткой, пищит телефон: «Ти-ти-ти».

Телефонист вытянулся.

— Слушаю, да. Слушаю, так точно. Передаю