Война - Всеволод Витальевич Вишневский

Наносившая удар по Горлице германская 11-я армия включала: прусскую гвардию, сводный корпус, 41-й резервный корпус, 6-й австрийский корпус, 10-й артиллерийский корпус. Таран Макензена сразу сравнял с землей первые линии русских окопов.

Внезапность удара была ошеломляющей. Казалось, что перемещаются покровы земли, что на восток обрушились Карпатские хребты. Гул разрывов, повторяемый эхом лесов и скал, повергал солдат в ужас. Ураганный огонь тяжелой немецкой артиллерии кромсал людей. Масса солдат и офицеров погибла в этом неравном бою. Остальные спаслись бегством.

Некоторые офицеры пытались удержать отступление. Ища выхода, они растерянно вспоминали навсегда со Школьной скамьи врезавшиеся в память исторические примеры:

«Цезарь остановил бегство легионов, выйдя им навстречу и спокойно сказав: «Не в ту сторону, солдаты, наступаете»… «Суворов во время одного отступления бежал рядом, смешил солдат и кричал: «Заманивай их, братики, заманивай!»… «Полковник скомандовал бегущим: «Стой, скидывай сапоги». Часть остановилась, начала покорно разуваться. Остановка сейчас же отрезвила людей».

Но исторические примеры на данном этапе были бесполезны. В памяти офицеров мелькали обрывки знаний о панике: «Бывают паники: а) единоличные, Ь) отдельных частей, с) целых армий»… Ужас, ужас! «По пространству: а) паника на отдельном участке, Ь) на значительном участке театра военных действий».

— Сто-ой!.. Куда вы?..

С повозок, сшибая и давя людей, на полном ходу обозники сбрасывали привезенные ящики с патронами, тюки прессованного сена, продукты и убегали, припадая к земле при пугающих звуках разрывов.

Реальный мир исчезал… Его искаженные очертания, звуки, цвета сеяли панику.

Медленно передвигавшиеся в тылу пленные, взятые три дня тому назад, казались прорвавшимся противником. Серо-голубые шинели пугали.

Оглушейные разрывами кони несли, переворачивая все на своем пути… Солдаты задыхались от усталости и временами останавливались. Кони давили их в своем безудержном горячечном беге… На полях в последних судорогах бились раненые лошади. Где-то вырвался табун лошадей… Отчаянно трубили горнисты, пытаясь привычными звуками остановить их, но звуки горнов тонули в грохоте орудийной пальбы.

Движение было неравномерным. Малообстрелянные новобранцы бежали скопом. Старые солдаты двигались с передышками, не по дорогам, зная, что это опасно, а по полям — в одиночку…

Местами над бегущими уже рвалась шрапнель. Немцы преследовали их по пятам.

В ярости и ожесточении, боясь за свои репутации, в штабах начали принимать срочные меры. Из Ставки летели шифры:

«Приказываю вашему превосходительству, вашему высокоблагородию принять во внимание…» и т. д.

Был дан ход испытаннейшему способу насильственной системы — устрашению.

Унтер-офицеры бежали с остатками своих отделений. Они неожиданно наткнулись на разъяренного командира полка. Полковник выхватил револьвер и крикнул:

— Кто позволил оставить окопы?

Вопрос был явно абсурден, ибо полковник сам знал, что позволений таких не было и не бывает, просто часть была выбита и остатки ее уходили от истребления, не видя помощи и связи с руководством.

Унтер-офицеры молчали.

— Хотите жить — кругом — арш!

Стрелки покорно пошли обратно, а командир полка остался в безопасном укрытии и следил, как тонкая цепочка двигалась на запад. Командир торопливо кричал в трубку: «Мой полк начал задерживать противника». Провод донес чьи-то изумленные вопросы…

Бинокль показывал настойчивое движение цепи, постепенно выросшей. Повидимому, самый факт возможности движения в обратную сторону останавливал многих отступавших пехотинцев.

Цепь быстро углублялась в расположение противника. Телефон передавал лихорадочные сообщения о начале контратаки. С соседнего пункта позвонили:

— Вы видите?

— Видим. Поздравьте нас!

— С чем?

— Как с чем?

— Вы разве не видите, что цепи ваших солдат бросили винтовки и у многих подняты руки?

Солдаты, выдохшиеся в неравном бою, понявшие ценою собственной крови всю чудовищную преступности командования, гнавшего их на верную смерть, нашли в себе мужество пойти в контратаку. Но вскоре, убедившись в том, что и на этот раз ни помощи, ни руководства нет, они сдались в плен, предпочитая его встрече со своими командирами.

Командующий дивизией генерал Субботин считал, что «надо же что-нибудь э-э… сообщить в штаб армии». Начальник штаба, повинуясь приказанию, начал диктовать уверенным голосом:

— «Собрав части дивизии, отошедшие с позиций под натиском превосходных сил противника, я двинул их в контратаку. Встреченные…»

Начальник штаба вопросительно умолк. Командующий пожевал губами.

— Гм… Да…

— Убийственным огнем встреченные, ваше превосходительство?

— Я думаю: «…убийственным огнем, части залегли».

Штабные офицеры подумали о цепях, ушедших в плен. — Эм…

— Указать на соседей следовало бы, ваше превосходительство?

— Я тоже так думаю, голуба…

— «Соседняя дивизия отходит, обнажая фланг и ставя нас в крайне тяжелое положение. Однако задерживаюсь на занятом рубеже. Расположил штаб вблизи цепей для личного руководства…»

Штабные офицеры вслушивались в звуки ночи, не делая усилий выйти, найти своих людей, отдаваясь сырому теплу халупы, безволию…

От некоторых частей, засевших в неведомых лощинах и героически устоявших против натиска немцев, шли донесения:

«Номер 40 — северо-западнее леса у господского дома. Несу потери. Подпрапорщик ранен. Немец делает перебежки, обстреливает. Я окопался, прошу прислать поддержку, кружится голова, ранен я, прапорщик…»

Прапорщики и подпрапорщики, брошенные на произвол, взывали к тем, кого они привыкли считать сильнее и умнее себя, — к штабу, к командующему своей дивизии… Лежавшим под мокрыми деревьями подпрапорщикам все еще казалось, что их штаб — это нечто властное, разумное, что им помогут, пришлют пополнение, дадут необходимые указания…

Но командующему и штабу было не до них: сражение проиграно, и в первую очередь надо оправдаться…

Начальник штаба, освоившись, бесстыдно продолжал диктовать донесение. Генерал Субботин поддакивал ему. Листки полевой книжки покрывались ровными строчками, уверявшими высшее начальство в том, что войска держатся доблестно, что их подводят соседи, что необходима поддержка, что все меры для удержания позиций приняты. Тут-то полковнику и пригодились сообщения героических прапорщиков и подпрапорщиков, моливших о помощи.

Адъютант генерала вышел на двор и, вздрогнув, отпрянул, схватившись за кобуру. В темноте навстречу ему шел человек, несший в руках какие-то тяжелые, грохочущие предметы. Немец! Разведка!

— Стой, кто идет?

— Свои… Чё орешь?

Подошедший лязгнул обыкновенными солдатскими котелками, поставил их у колодца и стал крутить колодезное колесо. Солдат был поглощен делом и не обращал внимания на окликнувшего его офицера.

— Ты откуда?

— С позиции. А ты какого черта здесь околачиваешься?.. Далее всех убег?.

Солдат вдруг заметил, что перед ним офицер, и замолчал… Обознался.

Адъютант вдохновенно схватил солдата: значит, есть позиция!

Адъютант потащил солдата в избу. Генерал и тридцать офицеров оглядели грязного, усталого солдата О восемью котелками и слушали его…

— Бегли, бегли… Притомились. Пить хоцца… А воды нет. Иди, грят, за водой. Ну, пошел.

— А сколько ты шел?.

— Версты две. А сколько нам еще бегти надоть, ваше превосходительство?

Командующий побагровел от стыда…

***

Армия, вся