Война - Всеволод Витальевич Вишневский

— Меньков, одной пуговицы нет. Флохо, флохо. Ну, становись на место.

Обошел роту.

— Фрощайте, ребятушки.

— Счастлив-оставатьс-васокродь.

Ушел. Сегодня у командира экипажа прием, торопится.

Загудела рота. Обучающий кричит:

— Не разевай рты! Тихо! Эх, дела… Разойдись!

Меньков один стоит. На него не глядят… Стыдно…

Порасползлись все по нарам… Тьма собачья…

Сел Меньков на нару, локти на колени, голову обнял, завыл. Окрикнул его дневальный:

— Не шабарши. Ложись…

Затих парень… Шепчет:

— Эх ты, доля моя, доля матросская…

***

Март… Тосклива петербургская весна. Позади шесть месяцев лютой муштры. Готовят матросов, ах как готовят к весеннему смотру…

День за днем, с рассвета до ночи, роты Гвардейского экипажа на казарменном плацу вгоняют глубже и глубже старинный каменный настил.

Недвижно стоят у темных дворцов гиганты-часовые. Недвижен ангел на Александровской колонне. Недвижен седой дворцовый гренадер на посту у колонн. Недвижны деревья за гранитно-чугунной дворцовой решеткой.

Тишина. Издалека, в утреннем сумраке, слышен тяжелый, медлительный военный шаг…

Роты Гвардейского экипажа, как и прочие роты гвардии, флота и армии, выводятся впервые на открытые плацы Санкт-Петербурга.

Рра, рра, рра-х.

Исаакиевская площадь пустынна. Темны окна Мариинского дворца и германского посольства, Роты движутся черными прямоугольниками… Движение едино…

Императорский мариинский балет частенько хаживал на плац поглядеть на учения гвардии матросов, стремясь перенять у них точность движений.

Роты движутся черными прямоугольниками… В весенней мгле белеют пояса. Роты движутся в совершенном молчании. Офицеры и унтера берегут голоса на ветру и не тревожат своим рыком спящие дворцы и посольства.

На повороте у Мойки роты видят в утренней мгле бронзового всадника — Николай I. Роты, не отрывая глаз от бронзовой статуи императора, проходят шагом, не изменившимся за век. Шинели на ротах Гвардейского экипажа того же покроя, что были век назад. Белые пояса плывут — как гребень волны.

Левофланговые задерживают шаг. Роты заходят правым плечом. Шеренги выровнены, как по линейке; люди словно припаяны друг к другу. Перед ними вырастает невиданная, уходящая из мглы в небеса каменная громада, полная подавляющего великолепия. Унтера командуют:

— Стой!..

Черные прямоугольники замерли.

— Прямо на курсе — главный храм России. Называется Исаакиевский собор. Он есть высшая точка. Главный колокол тыща восемьсот пудов, из медных монет, сверх того прибавлено для благости звука двадцать фунтов золота и пять пудов серебра.

Рослые гвардейцы кажутся себе все меньше и меньше. Собор все ближе и ближе. Он надвигается — рра, рра, рра-х — шеренгой своих шестнадцати серо-розовых гранитных восьмисаженных, семитысячепудовых колонн. Из мглы вырастают стены, на стенах — недвижные крылатые фигуры. И надо всем сверкает золотом грандиозный купол. Роты подавлены мощью собора. Роты дают шаг на месте, — на плацу, где век обучается Гвардейский экипаж.

Рра, рра, рра-х…

Офицеры и унтера полны строгих чувств и глубокого довольства от близости к собору, один вид которого помогает им подчинять и покорять уже запуганных людей.

Великолепна громада Исаакия… Безмерно могущество империи… Матросы Гвардейского экипажа печатают шаг!

Рра-рра-рра-х…

Близится высочайший смотр.

***

Ночью горят лампы во всех ротах, эскадронах, батареях и командах гвардии. Завтра высочайший смотр. По сводчатым коридорам, нагоняя трепет, ускоренными шагами ходят фельдфебеля, унтера и унтер-офицеры, В желтой керосиновой мгле стоит шелест суконок и тяжелое дыханье.

— Не слыш-шу! Тери крепче.

— Н-не слыш-шу!

В эту ночь загорелись, натертые суконками до блеска, пуговицы, бляхи, кокарды, знаки, пряжки, эфесы тесаков, медали всей гвардии.

— Тери, тери… Раньше и потолки терли…

Унтера любят пересказывать легенды петровских, елисаветинских, екатерининских, павловских, александровских и николаевских времен. Покуривая и наблюдая за матросами, они рассказывают друг другу заученные на память истории прежних лет:

«У лейб-гренадер генерал-адъютант Желтухин, вручая рекрутов господам ротным командирам, приказывал: вот вам три человека, сделайте мне из них одного гренадера».

«Требовалось, чтобы волосяные султаны на киверах во время шага не шевелились…»

«Государь Николай Первый вышел к полку. По недосмотру одна пуговица на обшлаге оказалась незастегнутой, о чем адъютант доложил, намереваясь помочь. Государь сказал голосом, который был слышен всему полку: «Я одет по форме. Это полк одет не по форме». И тотчас полк расстегнул одну пуговицу на обшлаге, и так осталось по сей день».

«Лейб-гвардии гренадерского полка солдат на плашкоуте[47] снял с себя кивер, амуницию и все казенное, оставив лишь нательный крест, после чего перекрестился и бросился в Неву, лишив себя жизни. Боялся гренадер, что за пропажу казенного имущества он и на том свете будет экзекуциям подвергаться».

Такие истории существовали везде, в каждом полку. Сохранялись даты, имена, фамилии…

Весна принесла дуновение тепла и необычайную прозрачность воздуха.

Марсово поле мели метельщики. Они шли, на заре, сплошным рядом. Как вешки вставали линейные от полков.

Взошло солнце…

Город начинал жить, готовясь к параду. Появилась полиция. Приближалась гвардия. Офицеры и унтера вели свои батальоны и роты.

На улицах мужчины, женщины и дети подпадали под власть зрелища, повторяемого более чем в двухсотый раз за время существования столицы. Рев колоссальных серебряных труб — оглушал! Блеск проходивших гвардейцев — ошеломлял! — Действо было рассчитано безошибочно! Марсово поле сверкало золотом погон, кирас и касок. Музыкальный Вавилон разрастался до чудовищных размеров. Играли ликующе и устрашающе все оркестры. Войска грозили ходом своим обрушить мосты…

На Дворцовой площади полки замирали в уставных строях, пышные и неподвижные. По внутренним ходам, среди шеренг, как по просекам лесов, шли со щетками и метелками чистильщики. Они смахивали с каждого пылинки, натягивали шнуры вдоль шеренг и создавали невообразимую точность равнения.

— Рравняйсь!

— Рравняйсь!

Команда повелительна. Вздрагивали черные кивера и замирали вновь.

Кареты с гербами подкатывали по желтому песку. Подъезжали послы их величеств королей: английского, австро-венгерского, итальянского, испанского, нидерландского, бельгийского, сербского, черногорского… Бдительно и преданнейше бросались навстречу каретам городовые. Они же мяли и давили любопытствующую толпу.

— Ас-сади!

— Ас-ссади назад!

По площади стелются последние команды, подхватываемые и повторяемые десятки раз, как необычайное эхо. Потом прокатился рев, преисполненный благоговением…

Приближался царь. Тысячи расширенных солдатских глаз устремились к нему и… мгновенная, крамольная мысль: неужели вот этот?..

Прямоугольники тронулись, неся недвижные, устремленные ввысь штыки…

Марш воскрешал собравшимся военные события, последнего века. Живая история плыла в мерном гвардейском шаге. Свой мир, свои дела, свои родословные, свои желания вспоминали династия и аристократия России. Древние старички неподвижно глядели полуслепыми глазами на проходившие войска и мысленно превращали их в былых сверстников молодости — однополчан… Согнутые тяжестью парадных одеяний, они вспоминали свои походы, они вспоминали войны последних десятилетий Европы, вскормившие и вспоившие их:

1870. Франция ведет войну с Пруссией.

1870. Россия занимает