Високосный год - Манук Яхшибекович Мнацаканян

— Не надо! — повторила Сона.

— Почему же? — отозвался Рубен. — Хорошее всегда запоминается.

— Это верно! — подхватила мать. — А уж за Сона как ухаживал. Домашние заботы с ней делил, мужские дела по дому на себя брал. Не то что некоторые — только деньги домой несут.

— Мама, прекрати! — строго сказала Сона.

— Что ж тут такого? — неискренне удивилась мать. — Не с чужим ведь человеком говорю.

— Лучше выпьем, — посмотрев на Рубена, страдальчески улыбнулась Сона.

— За светлую его память! — сказал Рубен упавшим голосом и выпил до дна.

— И выпивать он тоже не любил… нет, не любил! — заметила мать. — Разве что по большим праздникам пропустит рюмочку-другую, да и то не всегда.

— Да, — кивнул Рубен, — выпивка до добра не доведет.

— Верно! — подхватила мать. — Он ведь и поставить себя среди родственников умел. Родители — это одно, а Сона, дети, своя семья — это другое…

— Видно, сильный был человек…

— Сильный, — подтвердила мать. — Но и мягким мог быть, если надо. Целых пять лет мы вместе прожили, так я от него грубого слова не слышала, даже голоса ни разу не повысил.

— Хороший кофе получился, — попробовала переменить тему Сона.

— Детей и пальцем не трогал. Любовь их, уважение заслужил, и не какими-то там подарками…

Сона не выдержала, отвернулась и закурила.

— Не сердись, — сказала мать.

— Не о чем больше поговорить, что ли?

— Отчего же не поговорить о нем? — пожала мать плечами. — А у тебя как, родители есть? — обратилась она к Рубену.

— Отец на фронте погиб, а мать в прошлом году скончалась.

— Светлая им память, — вздохнула мать и, придвинувшись к Рубену, стала допытываться: — Не женился?

Рубен покачал головой и, помолчав, сказал:

— С моей матерью трудно было бы жене ужиться.

— Это почему же, сынок?

— Несдержанная она была… — почесал он подбородок. — К тому же души во мне не чаяла, я для нее был что свет в окошке.

— Каждый родитель в своем ребенке души не чает, — отозвалась Сона.

— Это верно, — согласился Рубен. — Вот она после смерти отца снова было замуж вышла, да отчим на меня косился, так она сразу развелась. Я этого, правда, не помню, но она мне рассказывала.

— Правильно сделала! — одобрительно сказала мать. — Кому такой муж нужен!

Беседа, видно, продолжалась бы еще долго, но тут в комнату вбежали Карен и Анна, а за ними плачущая Лилит.

— Она хочет с нами играть! — направив антенну радиоустройства на маленькую, объяснил Карен. — Но разве она может?!

…Сона взяла с собой на свидание Лилит и пришла, приноравливая свою широкую походку к маленьким шажкам дочурки.

— Хочу ее на карусели покатать, давно мы с ней не гуляли, соскучилась я, — сказала она Рубену.

— А по мне не соскучилась?

— Богу — богово, кесарю — кесарево! — Сона улыбнулась и кокетливым движением головы откинула со лба волосы. — Слышал такое?

— Приходилось, — с едва заметным недовольством отозвался он.

— А раз слышал, пошли, — и она прошла вперед, сжимая в ладони ручку дочери.

— Куда?

— В парк, — не оборачиваясь, ответила Сона.

— Ты ведь говорила, что нам не будут мешать, — шагая за ними, пробормотал Рубен. — Обещала приходить ко мне. Слава богу, твоя мать сегодня дома…

— Много чего я говорила!

— Подожди, Сона…

— Посмотри, какие птички! — не отвечая Рубену, заговорила она с дочкой.

— Цив-цив-цив! — радостно защебетала малютка и, Протянув к ветвям руки, потребовала: — На руки!

— Ах ты радость моя! — воскликнула Сона, прижимая Лилит к себе. — Маленькая моя, ненаглядная! Жизнь моя!

— Тебе, наверное, тяжело, дай я понесу.

Сона не расслышала или просто не подала виду, что слышит, и пошла быстрее. Уверенно, твердой походкой шла она по людной улице с дочерью на руках. В этом огромном, бурлящем, неустойчивом мире мать и дочь, казалось, олицетворяли что-то светлое, изначальное, надежное. Они не шли, они летели над землей, да так, что и не угонишься. У перекрестка Сона остановилась, поджидая Рубена, и, когда он нагнал их, сказала:

— Понеси ее, пусть твои руки окрепнут, а сердце смягчится.

— Руки у меня крепкие, — пробормотал Рубен.

— Руки, никогда не носившие ребенка, не могут быть крепкими, — ответила Сона не то в шутку, не то всерьез, передавая ему Лилит.

В парке было людно. Дети, в своих цветастых костюмчиках и платьицах похожие на бабочек, кружились на карусели, качались на качелях, поднимались в небо на чертовом колесе. Везде слышался радостный смех, крики, царило веселье. Сона казалось, что сам воздух в парке напоен ароматом чистых детских поцелуев.

— Ну и шумно здесь! — опуская девочку на землю, заметил Рубен.

— Это на заводе у тебя шумно, а не здесь! — неожиданно рассердилась Сона. — Иди за билетами и садись с малышкой на карусель!

Рубен взял билеты, помог Лилит взойти на круг, усадил ее на скамью. Но там ей не понравилось, девочка потянулась к олененку. Рубен попытался удержать ее, и Лилит приготовилась плакать, ища глазами мать. Сона видела, как Рубен, покачав головой, пересадил ее дочь на олененка, а сам сел рядом на спину взрослого оленя и взялся за его алюминиевые рога. Карусель закружилась, дети радостно закричали. Сона не следила за Лилит, она пристально смотрела на Рубена, лицо которого вырастало перед ней при каждом обороте карусели, и провожала взглядом его спину. Она видела, как с его лица постепенно сходит стыдливо-серьезное выражение, уступая место открытой улыбке. А когда Рубен, отпустив олений рог, положил руку на плечо Лилит, Сона улыбнулась и подумала: «Его тоже надо воспитывать, как ребенка». Карусель кружилась все медленней и наконец остановилась, Рубен и Лилит сошли на землю.

— Совсем голова закружилась, — улыбнулся он, — и как только дети выдерживают!

— Ничего, привыкнешь, — ответила Сона. — Пошли, пусть она поиграет в песочке.

— Нет, — заявил Рубен, — надо ведь еще и на качели сесть.

— Что, разохотился?

— Так ведь я уже на все эти