Война - Всеволод Витальевич Вишневский

class="p1">В одной из групп офицеры держат пари, глядя на детину, возвышающегося над всей толпой новобранцев. Детина стоит неподвижно, точно никого не видя. Он обут в онучи и берестяные лапти, посконные порты и холщовую рубаху, подхваченную тесьмой, с которой свисает деревянный гребень и ключ от сундучка. На голове детины высокая валяная из шерсти шляпа. Ворот расстегнут, на темной груди — медный крест.

Офицеры-преображенцы держат пари — сколько вершков в детине, так как метка на его груди закрыта стоящими перед ним. Сомнений нет — он самый высокий новобранец этого года и пойдет в Гвардейский экипаж. В ожидании острого и редкого зрелища, зрелища, которое должно начаться с минуты на минуту, офицеры забавляются. Они подзывают самого рослого унтер-офицера-преображенца, и тот врастает в землю, поддавшись всем корпусом вперед, дабы изъявляемая им готовность все понять и немедленно двинуться куда угодно — была ясна всем.

— Кузьмищев, пойди, гоубчик, к этому самому бойшому. Посмотги, гоубчик, скойко вегшков.

— Слушаю, васокродь! Сею минуту, васокродь!

Десятивершковый усач пересекает манеж. На него глядят со всех сторон. Стена новобранцев расступается перед ним. Усач приближается к детине; усач досадует — детина явно выше его вершка на три. Точно на груди пометка — «13». Усач возвращается и рявкает, остановившись за три шага от своих офицеров:

— Тринадцать вершков, васокродь!

— Ага!.. Выиггал!.. Спасибо, Кузьмищев. Можешь идти.

— Ррад-страть-васокродь!

Приемщики убивают время в передаче последних новостей света…

— Гс-да, чудесный случай… И не анекдот… С командиром корпуса. Слыхали?

— Ну-те?

— Он приезжает во дворец. В карауле — измай-ловцы. Чудесно все показали. Молодцы. Корпусной благодарит и говорит измайловцам: «Я, господа, всегда считал, что лучший полк гвардейской пехоты — Павловский». Tableau![46] Перепутал петлицы! Адъютант шепчет: «Ваше высокопревосходительство, тут измайловцы». Корпусной, ничуть не смущаясь: «Сказанное выше о лейб-гвардии Павловском полку считать относящимся к лейб-гвардии Измайловскому».

Наконец гул стихает. Начинается разбивка новобранцев.

Ослепительные приемщики медленно движутся к толпе и, покрикивая, с помощью унтеров превращают ее в стройные массивы каре. Мужики застывают. Внезапно раздается команда:

— Смирно, равнение на пра-о!

— Га-спада офицеры!

В здание манежа вошел корпусной командир — грузный человек, сопровождаемый свитой. Он поздоровался с собравшимися, и стены манежа сотряслись от рыка ответных приветствий. Корпусной приблизился к каре новобранцев, с пугающей строгостью оглядел их и, тяжело сопя, подошел вплотную к правофланговому, ведя за собой более сотни притихших офицеров. Корпусной поискал глазами заранее посланного им сюда вестового. Он увидел за шеренгой новобранцев ответный взгляд черных тяжелых глаз. Черная борода, лопатой, лежала на алой груди. Вестовой выжидал знака, чтобы начать «действо». Корпусной еще раз поглядел на бородача: писать, писать с него Репину, — и чуть заметно кивнул своему любимцу. Затем указал на правофлангового:

— В Преображенский!

Черная борода шевельнулась на алой груди. Все офицеры умолкли. В манеже стало совершенно тихо. Бородач, неслышно ступая по песку, смешанному с опилками, подошел сзади к новобранцу. Тот по тишине, по напряженным взглядам массы людей и непонятному, пугающему шороху позади него всем существом почуял приближение чего-то недоброго, но не смел оглянуться и стоял выжидая… Бородач вытянул огромные руки и стиснул новобранца, схватив его чуть повыше локтей. Новобранец тихо охнул. Бородач заорал: «В Преображенский!» — и новобранец, поднятый бородачом на воздух, завертелся и тяжело упал на песок к ногам приемщика. Офицеры, увидев улыбку корпусного, в свою очередь захохотали громко и беспощадно. Старинная традиция «швыряния» новобранцев это поощряла и разрешала.

Бородач-преображенец, так легко и яростно швырнувший новобранца, вызвал всеобщее восхищение. Корпусной, сопутствуемый свитой, двинулся дальше; он указал на следующего новобранца и произнес:

— Оставить в Гвардейском экипаже.

Второй парень был схвачен бородачом и брошен к барьеру, где его поджидали писаря. Он упал, стукнувшись головой о доски. С минуту пролежав на песке, новобранец встал с искаженным лицом и глотнул воздух. Последовало новое приказание корпусного, и полетел к барьеру третий… Хохот провожал и его.

Вскоре приемщикам надоело однообразие происходящего. Они жаждали новых развлечений. Уставший бородач швырял людей все озлобленнее, уже с натугой. Но корпусной продолжал отбор. Он указал на кудрявого курносого парня.

— В Павловский!

Курносый озорно улыбался. Бородач подошел к парню, схватил и рванул его. Парень покачнулся, но с места не сдвинулся, в свою очередь зажав руки бородача локтями… Бородач побагровел и рванул еще раз. Парень хмыкнул, сказал: «Чево ж», — но не шелохнулся, все сильнее прижимая руки бородача к своим ребрам. Офицеры наблюдали за ними. Курносый торжествовал, зная цену своей жуткой силище и уверенный, по опыту прежней службы у господ, в том, что они любят позабавиться борьбой. Он неожиданно резко развернулся всем корпусом, со всей силой стукнул зажатого им бородача о спину стоявшего рядом новобранца и выпустил его. Бородач упал. Курносый искательно улыбнулся господам и, тяжело ступая, зашагал к барьеру. Бородач, ни на кого не глядя, ждал очередного приказания, багровый, злой, темный. Корпусной, помедлив, указал на следующего. Один из офицеров окликнул бородача и предупреждающе погрозил ему пальцем. Он знал, что сейчас этот озлобленный и осмеянный человек может насмерть изувечить рыжеватого высоколобого парня, покорно ждавшего своей участи. Офицер вступился за него, но не по доброте душевной, а потому, что он подбирал в свой эскадрон «рыжеватых».

Писаря поддразнивали новобранцев, презрительно называя тверских — «козлами», костромских — «точильщиками», новгородских — «гусями» и т. д.

Собираемые в полковые партии парни стояли у стен, стряхивали с себя песок и сокрушенно осматривали дыры на своей одежде.

***

Первыми повели из манежа пятьдесят человек в Гвардейский экипаж. Когда партия вышла из манежа, зазвенела и загудела медь оркестра и строже стали подсчитывать ногу унтера: «Ать, два, три, четыре».

Партию вели по— Садовой улице. С Садовой свернули к Экипажу и вошли во двор, замкнутый со всех сторон флигелями казарм.

Служба молодых матросов призыва 1913 года началась.

С момента вступления новобранцев на камни казарменного плаца пускается в ход веками испытанная система. Перед людьми стремительно, давяще — возникает новый мир. Этот мир разрушает, истребляет привычный ход мыслей и почти мгновенным, неодолимым напором заменяет мысли людей — «уставом». Военный же устав империи Российской предписывает: «Не рассуждать, а повиноваться». Все направлено к тому, чтоб добиться одинаковости и бездумности. Все истребляется бездушной муштрой:

— Ать, два, три, четыре!.. Ать, два, три, четыре!..

Настойчиво внедряются противоестественные движения и слова, которые в конце концов и вовсе лишаются смысла и вызывают лишь механическую реакцию.

— Намлитв, ша-апкдолой!

И люди срывают с голов фуражки.

— Млитвзапе-вай!

И люди, замерев, поют в унисон:

— Отченаш, ижеесинанебеси…

Живой обмен мыслями, независимость, свободу движения,