Война - Всеволод Витальевич Вишневский

— гвоздичной, мускатной, индейки, фаршированные каштанами, гуси с начинкой из орехов и яблок; пломбиры, мороженое, кремы, зефиры, суфле, пудинги, пирожные, торты; нуга, шербеты и прочие восточные сласти, бананы, персики, ананасы, и прочие и прочие фрукты и ягоды, присылавшиеся из южных стран в любое время года.

Все поглощалось, проглатывалось, запивалось.

Еде придавалось первостепеннейшее значение. Вкус к еде воспитывали, развивали, культивировали. Аппетит поддерживали и вызывали острыми, горькими, пряными веществами: экстрактами, маринадами, винами и прочим. Вкусы приучали и приспосабливали к редким видам пищи, избегая пресыщения и однородных ощущений. Пище придавали волнующие и странные запахи — благовонные, одуряющие, опьяняющие, — подмешивая корицу, гвоздику, шафран, ваниль, кардамон, мускат и прочее.

Придворная российская кухня сочетала опыт древней кулинарии Греции, Рима и Востока с новой — французской, английской и немецкой.

Дворец неутомимо поглощал тонны пищи, вбирая немыслимой глоткой своей все лучшее в империи.

«Порядок сей» в «Памятках истории России» объяснялся учредившими этот порядок следующим образом:

«Ныне благополучно царствующий помазанник Божий Государь Император Николай Александрович миролюбиво правит Россией по провидению Божию и по заветам дедов и отцов своих, и да воздадутся за это царю все блага мирские. И ныне и в будущем вся Россия возблагодарит Бога за великие труды ее императора».

«Порядок сей» был обречен: империя Российская скрипела и расшатывалась под напором все возраставшего1 народного гнева. Он нарастал постепенно, — вспыхивая в крестьянских бунтах, в бурных схватках, в опаляющих стачках, руководимых Российской социал-демократической рабочей партией (большевиков). Денно и нощно, скрыто и явно — в империи шла внутренняя ожесточенная война.

ГОД 1913-й

Глава вторая

НОВОБРАНЦЫ

I

Тоскливо прекрасна площадь у Зимнего. Северные сумерки пурпуровым безмолвием окутывают дворец. Медлительные облака движутся над сине-багровой Невой.

У дворца на каменном низком постаменте стоит не шелохнувшись гигантский часовой. Он дюж, сложен прекрасно; тело струной, у него светлая борода, расчесанная надвое. Он дополняет пленительный город, этот пленительный колосс.

Черная суконная, отсвечивающая на солнце фуражка на часовом — со сверкающей кокардой и лентой георгиевских цветов, черным и желтым. Мерцает золото надписи «Гвардейский экипаж». Часовой — в мундире, схваченном тугим блестящим белым поясом с сияющим орлом на бляхе. На груди его две бронзовые медали: одна на черно-красной ленте в память столетия Отечественной войны, другая на бело-желто-черной в память трехсотлетия дома Романовых. Черные шаровары охватывают подобные колоннам ноги часового. Сапоги начищены до блеска, и кажется, что в них отражается медлительное движение высоко идущих облаков.

Часовой стоит недвижно. Он так могуч и тяжел, что под ним невидимо оседает каменная кладка. Он держит, едва касаясь пальцами, свое тяжелое ружье. Гигант, вскидывая ружье на караул при появлении высоких особ, не ощущает его веса.

Площадь безмолвна. Ничто не тревожит покой дворца, и легкий ветерок развертывает над ним штандарт — шелковое желто-золотое полотнище с двуглавым орлом.

Издалека слышен тяжелый медлительный военный шаг. Российская императорская армия ходит — сто шагов в минуту, на двадцать пять более каданса времен императора Александра Благословенного, коим кадансом входили в Париж в 1814 году.

Часовой весь внимание. Еще шире кажутся его плечи с алыми погонами. Голубые глаза источают в пространство послушание, строгость и «незыблемое» величие двух веков службы императорской гвардии.

Четыре гвардейских матроса, похожие, как близнецы, на часового, потому что по велению государя-императора для частей гвардии отбираются по призыву красивейшие и схожие, — подходят к дворцу, держа на плече ружья со штыками, устремленными косо ввысь.

Смена подходит на два шага к часовому, и по всей площади стелется зычная и повелительная команда разводящего — старшего из четырех, отмеченного ефрейторской нашивкой:

— Смена, стой!

Однообразно щелкают каблуки блестящих сапог. Винтовки срываются вниз, свершая путь от плеча к ноге. Разводящий сильно выбрасывает левую ногу, делает шаг вперед и поворачивается направо вдоль шеренги, давая новую команду, которая опять зычно стелется на сотни шагов:

— Сме-на, вперед, шаго-ом арш!

Сменяемый часовой чуть приподнимает винтовку и делает шаг вправо. Щелкают каблуки, и снова все не шелохнутся. Пять гигантов-бородачей знают строгость ритуала. Они священнодействуют.

Правофланговый из шеренги становится рядом со сменяемым часовым.

Сумерки сгущаются, и даль площади уже совсем темносиняя. В сумерках мерцает золото караула.

Сменяемый голосом зычным и торжественным, стелющимся на сотни шагов, вещает сменяющему о том, что вверяется ему на посту его императорского величества. Недвижно внимает сменяющий и также зычно и торжественно повторяет то, что знает годами, но что надлежит ему повторить. Тогда сменяемый, чуть приподняв винтовку и сильно выбрасывая левую ногу, движется к шеренге. Он занимает место на левом ее фланге и делает почти неуловимый поворот, сливающийся с таким же поворотом сменившего его часового.

И у дворца опять стоит не шелохнувшись гигантский часовой. Он дюж, сложен прекрасно, тело струной, у него светлая борода, расчесанная надвое.

— На пли-чо!

И по команде предварительной — «на-пли…» чуть приподнимают четыре гвардейца свои ружья так легко, будто ничего не весят они, и по команде исполнительной — «чо!» вскидывают их, неуловимо переворачивая в воздухе, на левые плечи.

— Шаго-ом арш!

И вновь слышен тяжелый, медлительный военный шаг. Уходят четыре гвардейца. Стоит часовой у дворца. Невидимо оседает каменная кладка под ним оттого, что грузен и огромен этот страж, источающий в пространство из голубых глаз своих послушание, строгость и «незыблемое» величие двух веков службы императорской гвардии.

Дворец окутан глубокой синевой. Блестят, как золото на черном лаке, отражения огней на Неве. Великий покой и безмолвие у дворца.

***

Безмерны владения империи. Ослепительные, стоят эскадры на рейдах империи: Кронштадтском, Ревельском, Гельсингфорсском, Либавском, Севастопольском и Тендровском, Бакинском, Владивостокском и Хабаровском — в лето царствования трехсотпервое дома Романовых. Над эскадрами вьется российский андреевский флаг.

Безмерны владения империи. В лучах заходящего солнца, охрой горят приморские казармы и флигеля императорских флотских экипажей.

Безмерна государева щедрость к народу:

«Положено во флигелях адмиралам по 521/2 квадратных сажени на персону, штаб-офицерам по 371/2 квадратных сажени и обер-офицерам по 221/2 квадратных сажени на персону, а за излишне занимаемое по желанию помещение казна берет доплату по три рубля в год, согласно приложения к статье 343 раздела III книги XIII Свода морских постановлений».

А в казармах: по двадцати двух с половиной квадратных саженях размещают партии прибывающих матросов.

В лучах заходящего солнца охрой горят санкт-петербургские казармы для проходящих команд.

В вечернюю столицу пригнали эшелоны новобранцев — красивейших и схожих — со всей империи. Громадную толпу ведут унтер-офицеры