Война - Всеволод Витальевич Вишневский

Биржей все суммировалось так:

«В начале года колебания хлебных цен были непродолжительны и невелики. В русских портах оживленно, на внутренних рынках общее настроение спокойное, устойчивое. Вывоз хлеба из России идет усиленно. Неутешительные сведения — из Приволжских районов в июне — не отразятся на экспорте».

Экспорт не терпел ущерба. Фирмы Одессы, Николаева, Херсона, Феодосии, Ростова не уступали мест фирмам САСШ, Канады и Аргентины. Государственный банк выдал ссуд на 101 735 000 рублей золотом под хлебные операции против 87 854 000 рублей прошлого урожайного года; он форсировал экспорт за счет голодных крестьян Приволжья. Судьбы двадцати пяти миллионов русских крестьян голодающей полосы никого не тревожили.

Зерновой ливень хлестал из элеваторов и портов России. Он шел по проливам — на Запад, в европейские порты, и по рельсам уносился в города Греции, Германии и Франции.

***

Земский начальник постучал тростью в шестистенную избу. Здесь жил староста. Семья была неделеная, скромная, постоянно работала, помогала людям. Староста учил сыновей: «Надо жить общей жизнью» — и ладил со всеми, обходя злобу и свары. Он принял земского, сдержанно поклонившись, и строго— сказал:

— Поспешить надо, васкородье, пора народ удовлетворить… Есть ведь такие, что на полдесятине существуют. Об них и бог думать велит. Зерна совсем не собрали…

Земский начальник слушал и, по вкоренившейся привычке, недоверчиво поглядывал на старосту. Старик почтительно сообщал:

— Крестьяне лист подали: «Жить нельзя — привязаны, надо оторваться». А есть которые их учат — «оторвемся»…

— А кто именно, братец?

— Не могу знать.

Старик непроницаемо глядел в глаза земскому — враждебный и недоступный.

Слушая старосту, земский все время вспоминал 1905 год: набат, толпы крестьян, разгром усадеб… и свое яростное донесение: «Бунты, к сожалению, не подавлены, что наносит удар престижу власти; полагаю необходимыми карательные меры…» Земский помнил свое безграничное удивление: неужели вот эти русские мужики, Платоны Каратаевы, так внезапно могут меняться?.. Какие действуют причины? Земский глядел на старосту и думал: «А что кроется в душе этого старика?»

Староста продолжал говорить:

— О книжках допытывают: скажи да скажи… Не книжка, барин, страшна, а то, что есть нечего ни нам, ни скоту… Земли нет, хлеба нет, сенокосу нет, выпасу нет… Не посердитесь, васкородье, — могу к вам привести одного, у коего надел семь квадратных сажон… Из петли вынутый…

Земский слушал старосту и думал: «Вот они — причины… Когда я вел в 1905 году дознание, крестьяне были что стена непроницаемая: «Знать не знаю…», «воля царская…» Одичалые, сосредоточенные, испуганные, но упрямые в самой сути, в поиске их «правды».

Земский, закусив (у него были с собой в плетенке закуска и баклага с портвейном), приказал позвать крестьян-домохозяев. Их было трудно собрать — мужики были измучены голодом, озлоблены.

Староста встречал каждого в сенях и повелительно шептал:

— Требуй!

Мужики теребили дремучие бороды и просили самого старого из них «сказать за всех».

Старик подошел поближе к земскому:

— Ваше высокоблагородие, раз вы нас позвали, то извольте выслушать. Кони падают, ваше высокоблагородие, явите добродетель. Барин родной, не оставь, милостивый!

Старик несколько раз перекрестился. Один из мужиков, стриженый, средних лет, подошел к земскому и со злобой швырнул на стол кусок сухой глины. Земский испытующе посмотрел на мужика. Старик объяснил:

— Глина… С белой глиной на деревне хлеб пекут… Хлеб этот народ ест… Где же нам помощь?

Земский оборвал его:

— Отнюдь не должно поддерживать у кого-то родившуюся мысль об обязанности властей приходить вам на помощь и о даровом характере этой помощи… Достаточно, если вам будет предоставлена возможность работы на некоторых участках.

— Ваше высокоблагородье, помилуйте, скотина падает! У самих мочи нет…

У мужиков темнело в глазах, иные плохо соображали, иные впадали в дремоту. Как тоненькие вибрирующие ниточки, слабо бились пульсы под высохшей кожей… У одного старика вместо лица была какая-то отекшая маска, и земский, заметив это, невольно вздрогнул.

Мужики ждали.

Земский велел переписать особо нуждающихся, кроме тех, которым уже несомненно грозит смерть. (К чему лишние издержки?) На перепись должны были выйти те, кто покрепче, посытнее и из грамотных.

Земский собрался уходить и, прощаясь, приказал старосте:

— Действуй, братец! Завтра, так и быть, пособие привезут.

Староста, услышав добрую весть, помчался к священнику. Сняв шапку, деловито и ясно он рассказал ему все подробности беседы. Молодые господа, уже обжившиеся в уютной комнатке священника, воспламенились, услышав о переписи.

— Мы поможем!

Но староста решил, что легкомысленные барчуки во время переписи будут лишь помехой, и с настойчивой мягкостью отклонил всякое их участие:

— У крестьян разные болезни, это опасно, не пущу я вас, господа. И рад бы, дело-то хорошее, а не пущу. Сами управимся.

Люди тревожились, ждали пособия. Всю ночь до зари староста переписывал крестьян. Наутро под охраной стражников прибыло несколько подвод муки, крупы и картошки.

Не включенные в перепись больные крестьяне тащились к казенному складу просить хоть, пястку муки, хоть на язык. Они ползали на коленях перед урядником, ловя его руки. Он стоял среди стражников, властный отменить любое постановление крестьянского «мира», властный любого подвергнуть наказанию.

Голодные молили стражников: «Брат-тцы-ы… бра-атцы-ы…» Просьбы не действовали. Тогда крестьяне из последних сил подползли вплотную к складу… Урядник честью просил отойти и пошевелил ножнами шпаги. Люди ничего не хотели знать: они чуяли запах муки, видели ее следы на пороге, теряли рассудок… Стражники переглянулись… Урядник крикнул:

— Постреляю, наз-зад!

Но ничто не могло— остановить изголодавшихся людей. Урядник выстрелил. Один из крестьян упал, вытекло ничтожное количество крови — он был предельно истощен. Самый старый поднялся и, пошатываясь, подошел к стражникам:

— Убейте и меня, Христа ради, все одно помирать…

Поэту и его— спутникам надоело бездействие. Они пошли наугад по деревне. Услышав шум и выстрелы, побежали к складу и сразу увидели, поняли все… Они были подавлены. Все иллюзии окончательно рухнули, прогулка не удалась. Урядник, увидя господских, незаметно убрал стражников…

Все на деревне, не отрываясь, смотрели, как задымила печь у старосты: у него варили общественный суп.

У церкви, на площади, поставили столы, покрытые холстами. Староста вызывал по списку. Каждый был обязан принести с собой ложку. Крестьяне стояли тощие, воспаленные, не сводя голодных глаз от столов. Вызванные подходили к столам, крестясь, подносили миски ко рту, убирая ложки, чтобы не пролить ни капли.

Они глотали суп, закрыв глаза, и прятали хлеб для родных…

Пришедшие из усадьбы молодые люди стояли поодаль. Девушка спросила поэта:

— Что же нам делать? До