Война - Всеволод Витальевич Вишневский

нет пятидесяти, а дают гораздо больше. Нужно массироваться. Вчера кто-то бродил около дома, лаяли собаки. Муж занимается развитием мускулов. Пришла посылка от фирмы «Сан-Галли» — мужу семифунтовые гири и мальчикам трехфунтовые для гимнастики. Только бы не делали дурного! У одной из девочек болела голова. Вероятно, от купанья, нужно следить. Жалуются, что кто-то подглядывал в купальне. Господи, спаси, сохрани и помилуй!

Застала девочек за разглядываньем старого альбома, выбирали женихов и хохотали. /Муж что-то рассказывал о войне. Как это ужасно! Обварился кипятком сын кучера, собрали семь рублей. У мужа опять был тот господин, и говорили о просвещении мужиков: печатать о крушении поездов, об абиссинских и других гостях, о погоде, о царской фамилии, праздниках, из стихов что-нибудь («Нива», «Дядя Влас»). Дед (мой отец) пьет соду, объевшись пирогами. Как бы не заболел…

Видела во сне паука…»

В один из дней, оставив лаконичную записку, господская молодежь тайно, в порыве лучших чувств, устремилась за пределы родной усадьбы, в степной простор — навстречу неизвестности.

Тихо в усадьбе… По старым, до блеска натертым паркетам расхаживает глава помещичьей семьи, душа дома — Дед. Он умело совмещал в обращении с родными и знакомыми светскость манер с мнимой душевностью и патриархальной простотой.

Вечером, в определенный час, вся семья собралась за круглым столом. Дед, выкушав чай со сливками, перешел на кресло. По обыкновению приступили к чтению вслух, которое так любил дед.

На этот раз слушали «Дворянское гнездо» Ивана Сергеевича Тургенева. Читал, как всегда, гувернер… У него был приятный, богатый оттенками, выразительный голос. Дед слушал, и нервы его слабели от неотразимого натиска проникновенных слов писателя. Дед сидел как живое воплощение мудрости, и присутствующие, глядя на него, затихали, чувствуя, как их обступает со всех сторон тепло родного гнезда, как каждый взгляд деда говорит о том, что он, дед, все понимает, изведав все, что предстоит еще узнать его потомству.

История Лизы и Лаврецкого волновала вновь и вновь… У деда медленно катились слезы. Когда чтение кончилось, все молчали, боясь лишним словом спугнуть тишину.

Дед откинулся на спинку кресла, удивленно повел глазами и спросил:

— Хотел бы я знать, а где же молодежь?

Все переглянулись, и кто-то, наконец, решился ответить:

— Они ушли в деревню, кажется просвещать…

Дед подался вперед. Лицо его медленно багровело.

Забыв все внушаемые им же приличия, он заорал:

— Вернуть!..

Все ужаснулись. Дед в ярости стучал палкой об пол. — Мерзавцы! К мужикам!.. Вернуть немедленно!

***

Беглецы, покинув усадьбу, шли на восток. Все было ново… Впереди шел «необыкновенный» поэт и взволнованно читал балладу о всепобеждающем духе. Он шел и шел вперед с неутомимостью и страстью, увлекая остальных за собой.

Раскалившиеся за день верстовые столбы отдавали тепло… Азиатская горячая пыль проникала всюду и убивала жизнь. Местами жгучие ветры выдули целые полосы посевов. На горизонте, во мгле, сверкали зарницы. Молодежь делала неожиданные для них открытия:

— У нас не так душно…

— Это потому, что у нас лес и сад.

— И пруд, и плотина…

Впереди тяжко взмолился чей-то человеческий голос. По дороге кто-то двигался. Это были переселенцы… Во тьме были едва различимы их рубища и наваленные на подводы убогие пожитки… В ночном зное шли крестьяне в Сибирь.

Девушка спросила:

— Что это? — И, удивленная, остановилась, ожидая ответа.

Поэт вздохнул:

— Погоня за счастьем…

Они заснули в поле под звездным небом, окруженные мертвыми колосьями..

Утром, с первыми лучами солнца, тронулись дальше, — Деревня!

Крик прозвучал, как «земля!»

Вот она — старая русская деревня: чересполосица, знойное небо и высоко в нем ястреба. Тучи оводов, высохший прудик… Ветер крутит по дороге солому; мертвы крылья мельниц; покосились плетни у околицы; бегают тощие псы; зреет рябина; по обочинам дороги посеревшая крапива, лопухи, грядки пожелтевших огурцов. В затхлых пустых амбарах — сбруя, ржавое железо. Неоконченные срубы, капли смолы на бревнах, брошенные стружки и надо всем — кривые купола сельской церкви.

Барчуки встревожились, вступив в деревню… Шли, не веря ее тишине. Им казалось, что они лишились слуха… Девушки остановились и попятились в испуге, когда из-за угла показались двое мужиков, тянувших телегу. Мужики надрывались, навалившись на лямки.

— Где ваша лошадь?

Мужик поднял голову и прохрипел:

— Ско-тина… пала…

Они пошли дальше. У церкви встретили священника, который пригласил их в свой дом. По пути он соображал, кто бы это мог быть, как с ними беседовать и как их принять: если господа — дело одно, если городские, из общественных — дело другое, тогда надо предупредить старосту.

К молодым людям в доме священника постепенно возвращалось привычное равновесие… Занавески, крашеный пол, половички, просфоры на окне, журнал «Нива», этажерка с фарфоровыми безделушками, часы с двумя гирьками — все действовало успокаивающе.

— Зачем в наши края? — обратился священник к гостям.

Он внимательно слушал сбивчивую речь поэта о жажде подвига, о красоте, о стихах, но не мог уяснить себе причину появления барчуков.

Вдруг без стука отворилась дверь, и на пороге показался тощий крестьянин. Священник, как бы прося извинения, пояснил гостям:

— Должно быть, он пришел за причастием для отходящего, но бывает, что и меня обманут. Мужику лишь бы глотнуть… Господи, и на этом ловчат!.. Чего тебе?

— Благословите, батюшка, коня резать.

— Христос с тобой, не татарин ведь… Иди, иди…

В деревнях Поволжья иссякали запасы. Валился захиревший скот. Мужики начинали разбирать соломенные крыши изб на корм скотине. На тройках и на двуконных тарантасах, взметая пыль, проносились господа из земств. Мужики снимали шапки, а господа, почти не отличавшие рожь от пшеницы, говорили мужикам:

— Братцы, надо нынешней зимой снег на поля свозить.

И уносились дальше, в губернский город, откуда сообщали в Санкт-Петербург о недороде хлебных злаков», ибо слово «голод» не допускалось.

В Самаре дамские комитеты устраивали благотворительные вечера в пользу пострадавших…

— Mon general[40] выпейте этот бокал — и дайте для бедняков quelques roubles![41]

— Сударыня, я был бы счастлив выпить из ваших ручек — целое море!..

Было мило, шумно и «приподнято», все как-то облагораживалось «высокой целью».

В столице тайные и действительные тайные» советники от науки готовили издания (ограниченный тираж, сто страниц) «О влиянии юго-восточных ветров на хлебные злаки», «О недородах в Самарской губернии» и т. д., в коих трудах констатировался веками известный факт: юго-восточные ветры вызывают засухи. Математически предсказывались периоды неизбежных бедствий: «Так было — так будет».

Но наиболее простое решение: объединенными усилиями помещиков и крестьян искусственно— орошать землю, избавить край от засух, — не принималось, ибо самое