Война - Всеволод Витальевич Вишневский

убило. Тут друг мой его— заступил, мало-мальски на нас покрикивал: «Держись!» Набросали планчик в голове и этих драгунов с тылу побили, но не всех. Один попался офицер, обутый хорошо-. «Вас карал, говорит, теперь вы меня можете карать, но— отдал бы все, чтобы вас еще карать», — и кровь у него из глаза перла от злобы… Понятное дело. У их по сорок тысяч рубашек графини носят… Тут с успешью держались. Слухи дают: «Будет помилование». Ну, друг мой дал толпе слово: «Не верь!» Тогда казенку стали указывать, с целью или не с целью — соблазн. Один был алкоголик у нас — боевой, котельщик, чахотку имел, пошел в казенку, все перебил: мерзавчиков, соток, полубутылок, бутылок, четвертей набил. «Жизнь всю пил, а сейчас бросай!» Он запрещенный припев знал и нас научил: «Царь Николашка, жена у него Сашка, с крови суп варили, бедных не любили, богатых дарили…» Пели мы и стреляли, держались; у ружей — накладки называются — дымили, почернели… И все ж таки разбили они, каратели всё. Своих фабрик не пожалели, лишь бы не допустить туда нас, рабочих. Всё выжгли, пожаром кругом всё занялось, крови полно. Потом солдаты пограбили фабричных, можно сказать, у нищего кусок отняли. Громадная ненависть к нам — зачем мы роптали… Разбили в конце концов нас… Но сколько царство ни крепко, а мы его распилим… Вот семь лет прошло, мы тут живем и, други мои, не теряем время… А что про это я вам рассказывал — молчи. Кто выдаст — тому несдобровать.

Раздался хруст ветвей. Рабочие насторожились. С противоположной стороны, сквозь чащу, пробирался человек. Он нащупывал палкой почву, часто останавливался, вглядываясь в лес. Заметив вдалеке группу рабочих, он, как было условлено, три раза тихо свистнул.

— Оратор?

— Он.

Ему ответили. Человек зашагал быстрее, потерял галошу, поднял ее, застеснявшись, подошел и всем поочередно молча пожал руки.

Потом зябко потер ладони, поправил пенсне, мельком поглядел на разложенную на траве закуску и шутливо сказал:

— Ну что ж, благословись, начнем?

— Давайте.

Люди зашевелились — от сырости было холодно, — запахнулись поплотнее, оглянулись во все стороны, поерзали и уселись поближе.

Оратор сразу приступил к делу:

— Дума, как вам известно, послушное орудие в руках господствующего класса, и социал-демократическая фракция в ней не может играть решающую роль. Но, как вам известно, социал-демократия не отказывается от участия в выборах. Мы развернем там свои требования. И это будет иметь значение для всей России.

Оратор говорил осторожно, делая паузы для усвоения рабочими каждого раздела хорошо подготовленной им речи, подмечая и сейчас же используя знаки сочувствия. Он развивал удручающие картины положения рабочих; он пользовался самыми простыми, взятыми из жизни сталелитейного завода примерами. Он знал сумму их заработка, заводской распорядок, знал о штрафах, о самоубийстве, об увечьях — обо всем.

Оратор вызвал, наконец, несколько улыбок, использовав ходовые народные словечки. Когда внутренняя настороженность рабочих и недоверие к «постороннему» были отчасти преодолены, оратор несколькими короткими фразами закрепил свои положения. Затем он перешел к обрисовке задач, начав с главного для него аргумента, из-за которого он и решился на эту встречу.

— Прежде всего нам необходимо сохранять единство социал-демократов. Вы сами понимаете, что это— значит. Достаточно нам, социалистам, начать между собой раздоры, и мы проиграем.

Слушали очень внимательно.

— Исходя из этого, мы должны намечать кандидатами от себя в Думу — честных, известных рабочим товарищей, наиболее стойких, достойных и качественно подходящих. Принадлежность к меньшевикам или к большевикам — в данном случае не имеет решающего значения.

Оратор выжидающе помолчал. Слушавшие переглянулись.

Один из рабочих с судоремонтного спросил:

— Товарищ дорогой, а сообщите нам: за восьмичасовой и за конфискацию земли вы стоите? За демократическую республику вы стоите?

Оратор насторожился:

— Признаем. Стоим. Будто вы не знаете!

Вмешался литейщик:

— А как признаете? «Борьба за законодательство…» А земля? Опять «пересмотр (чуть запнулся) аграрного законодательства», Христа ради… А республика? «Полновластие народа». Раз за полновластие — выговаривай по-нашему: демократическая республика!

Оратор улыбнулся:

— Выговорим со временем…

Его перебил Мартынов:

— Говорить мы будем в открытую, стесняться нам нечего. Они (жест в сторону оратора) обрисовали свою точку зрения, а я обрисую нашу. Какое именно они единство предлагают? Единство, а сами в меньшинстве! Выбирать каких-то «стойких», «подходящих»? Это что за партия «стойких»? А мы говорим: выбирайте уполномоченных — стойких социал-демократов большевиков. Вы с кадетами на союз идете. Пора выводить вас всех на чистую воду!

Оратор вскочил:

— Вы, товарищи, свидетели! Кто начинает в наших рядах раздоры?

Рабочие зашумели:

— Проваливай!

— Нечего больше время терять…

— Вопрос ясен…

Уже темнело, когда взбешенный оратор подходил к своему дому, к своей квартире, к своей библиотеке, к ожидавшим его друзьям, среди которых были и Дан и Потресов[32].

— Что я им скажу?

Рабочие не спеша возвращались к своим углам. Один из них проворчал:

— Меньшевики… Кой черт к нам этого оратора послал? Слов у них, что у дяди Якова — товару всякого…

***

Переступив через испуганных «социалистов», пролетариат продолжал свою борьбу, предпочитая ясные большевистские лозунги:

«Долой самодержавие!»

«Демократическая республика!»

«Восьмичасовой рабочий день!»

«Земля крестьянам!»

И никакие угрожающие «так было — так будет» господ Макаровых[33] — уже не могли остановить ход истории.

УСАДЬБЫ ИМПЕРИИ РОССИЙСКОЙ

III

Парки, старые парки усадеб! Есть парки — в них версты аллей, дорожек, тропинок. Сверкают водопады, фонтаны; бегут по всем направлениям ручьи. Среди лип, каштанов, лиственниц, дубов, кустов жасмина, персидской сирени и роз разбросаны беседки, скамейки и гроты — творенья мастеров галантного века. Белеют галереи и колоннады. Роскошь вытесняет чистоту стиля.

Есть парки, где все прямолинейно, строго и симметрично — деревья, кусты, цветы. Спокойное холодное великолепие даже в июле. В других — буйство вычурных насаждений, завезенных с Востока и Юга; оранжереи, как горы из стекла. Есть лабиринты, кущи, рощицы, возрождающие в русских губерниях — руинами, мрамором статуй и жертвенниками — Элладу.

Здесь, в усадьбах и парках, прошла вся история российского дворянства. Здесь провальсировали александровскую эпоху — эпоху поражений и побед… Здесь сплетались семейные хроники с историей империи.

***

Зеркала отражали золото рам, гравюры, акварели, пастели, полотна лучших живописцев… Изысканно нежные гаммы акварелей, прозрачные лиловые, лимонные и голубые тона рождали живопись воздушную и свежую. Скачут генералы с плюмажами; недвижны одноликие шеренги перехваченных накрест белыми ремнями солдат; стелется дым орудий и в дыму фальконетовский Петр…

Со стен глядят фельдмаршалы, губернаторы, предводители дворянства, посланники, гофмейстеры, камергеры,