Високосный год - Манук Яхшибекович Мнацаканян

— Дубовая ты голова! — весело сказал он отражению. — Вот это дом, даже зеркала висят. Это настоящий дом, не то что твоя неуютная конура!

— Что ты сказал? — Сона стояла в дверях и с печальной улыбкой наблюдала за ним. Рубен застеснялся, быстро натянул на себя одеяло. — Что это ты бормочешь, а?

— Как родник. Как чистый, прозрачный ключ…

— Какой родник?

— Улыбка у тебя. Чистая, как родник.

— Ты, верно, стихи писал когда-то, — пошутила Сона.

— Никогда. Только читал.

Сона подошла, обняла Рубена, прижала его голову к своей груди, потом скользнула вниз, села рядом с ним, прижалась к нему и прошептала:

— В доме мужчиной запахло…

— Это сон, — тоже шепотом ответил Рубен.

— Сон…

— Чистый, голубой сон. — Рубен крепко обнял Сона. — Сона… — шептал он.

Сона слышала и ощущала его дыхание, голова ее закружилась, сон стал теплым, потом горячим… Она отпрянула:

— Скоро наши вернутся.

— Подожди…

— Нет, скоро они придут.

— Кто?

— Мама и дети.

— Дети? Какие дети?

— Мои дети. Я говорила, а ты не верил.

Рубен потянулся, чтобы снова обнять ее, но Сона увернулась, достала из шкафа фотографии детей, подошла к Рубену, стала объяснять:

— Это Карен, это Анна, а маленькая — это моя Лилит.

Рубен взял фотографии, Сона отвела от них взгляд и стала наблюдать за Рубеном. На его лице расплылась добрая улыбка.

— Какие они у тебя хорошие!

— Хорошие… — ответила Сона. В глазах ее блеснули слезы, но она заставила себя улыбнуться. — Вот такие дела…

Она спрятала снимки.

— Ты будешь купаться?

— А? — почесал Рубен подбородок. — Не слишком ли много мне чести?

— Ничего не слишком, не выдумывай! — деловито распоряжалась Сона. — Иди быстрей ванна уже готова.

Рубен вошел в ванную, откуда слышался шум воды. Вода ли была холодной или по другой какой причине, но Рубен, моясь, временами вскрикивал, и каждый раз Сона, с улыбкой покачивая головой, повторяла: «Ребенок, настоящий ребенок…» Она убрала постель, положила одежду Рубена на стул, перенесла стул к двери ванной, вернулась за носками и туфлями, положила их рядом и сказала:

— Я принесла твою одежду.

— Здорово! — крикнул Рубен. — Я сейчас.

— Так накрывать на стол?

— Да!

Сона готовила завтрак и не увидела, как Рубен вошел на кухню. Он стоял и смотрел на Сона, не в силах отвести от нее взгляда.

— Сона…

— Искупался? — Сона оглянулась и внимательно, будто впервые его видела, оглядела Рубена. Карие глаза, чуть поредевшие, седоватые у висков волосы, небольшой нос, ямочка на подбородке…

— Ты успела даже постирать и выгладить сорочку, носки…

— За мужчиной уход нужен, — с деланной строгостью ответила она. — Ясно?

— Я уже успел сделать с десяток открытий.

— Интересно! — кокетливо покачала головой Сона.

— Вода в кране слишком холодная…

— Это раз.

— От одеяла и подушки пахнет солнцем…

— Это два. Садись.

— И это твое «садись».

— Спустись с небес на землю и ешь. — Сона поставила на стол тарелку.

— А я, может, не хочу спускаться с небес. Я знаю, нынче сентиментальность не в моде, но как прожить без нее человеку в нашем суровом мире? Вокруг столько скуки, серости… И когда встречаешь светлое пятно на фоне обыденности, хочется все порхать вокруг него, кружить непрерывно, как мотылек вокруг лампы…

Сона подошла, обняла Рубена.

— И я хочу порхать вокруг тебя, — нежно вздохнула она. — Не бойся, дети не будут нам мешать. Я буду ходить к тебе в гости. Примешь меня? — шептала Сона. — А когда наших не будет дома, ты придешь ко мне, хорошо? — Она слегка отвела голову, солнечный луч блеснул в ее глазах, отразившись от невольно набежавших слез, и ресницы заиграли радугой. — Да, милый? — шептала Сона, прижимаясь к Рубену.

— Да, да, да… — шептал он, целуя ее губы, глаза, щеки.

Сона отодвинулась.

— Ешь.

— Позвони, скажи, пусть они придут позже. Или лучше пойдем ко мне, — теплое дыхание Рубена обволакивало Сона. Но она сдержалась:

— Нет, тебе надо идти. Они вот-вот вернутся.

— Который час?

— Девять. Целых тринадцать часов мы вместе. Ешь.

— Сона-джан, Сона-джан, Сона-джан…

— Дети скоро придут, неудобно…

— Твои дети хорошие.

— Хорошие. Ты ешь.

— Я сейчас съем тебя… Тебя, тебя, тебя! — Рубен крепко обнял Сона.

— Прошу тебя, ешь и уходи. Я сейчас как на иголках.

— А я по утрам вообще не ем. Я только кофе пью.

— Жаль, времени нет… — вздохнула Сона. — А то бы я приготовила кофе.

— Когда мы встретимся?

— Я позвоню. Или ты позвонишь.

— Не смотри так, я уже ухожу.

— Думаешь, я хочу, чтобы ты ушел?

— Только поцелую тебя — и пойду.

Они вновь обнялись. У дверей Сона приложила палец к губам: «Тише!» Она открыла дверь, посмотрела, нет ли кого в подъезде, и выпустила Рубена.

Легко, по-мальчишески перепрыгивая через ступеньки, Рубен сбежал по лестнице и вышел на улицу. Домой идти не хотелось. Восторг кружил голову, Рубену казалось, что он не идет, а парит над землей. В голове теснились мысли, бессвязные, но приятные. Образ Сона стоял перед ним, и, думая о ней, Рубен шептал: «Сона-джан, Сона-джан, Сона-джан…» Проходя мимо кафе, он сказал про себя, обращаясь к Сона: «Зайду выпью кофе. Считай, что это ты мне его сварила».

Рубен вошел, взял кофе, сел за столик. От железного стола и стула исходила приятная утренняя прохлада. Птицы на ветвях оживленно передавали друг другу короткие, как телеграммы, и такие же важные птичьи новости. Ветви деревьев чуть покачивались от слабого ветерка, пропуская, как сквозь сито, солнечные лучи, и от этого казалось, что идет