Личность в истории и художественной литературе - Коллектив авторов

ли не предводителя армией крестоносцев, хотя наибольшим авторитетом в военных вопросах пользовался Боэмунд Тарентский.

Старший сын Роберта Гвискара, норманнского вождя, создавшего к 1072 году в Южной Италии и Сицилии могущественное государство, Боэмунд Тарентский был объявлен наследником земель, которые еще должны были быть отвоеваны у Византии. Ссылаясь на 59 главу «Истории упадка и гибели Римской империи» Гиббона и первый том «Истории крестовых походов» Чарльза Миллза, Скотт в «Графе Роберте Парижском» показывает Боэмунда Тарентского хитрым и расчетливым интриганом [11, т. 20, с. 12, 326–327] и противопоставляет ему его племянника Танкреда, которого считает «благороднейшим из христианских рыцарей». Танкред, единственный из предводителей Первого крестового похода, переплыл на азиатский берег во время оммажа (принесения присяги о вассальной верности византийскому императору Алексею I Комнину), чтобы избежать унижения [13, р. 3–10]. Вместе с тем действия Готфрида Бульонского и других предводителей Первого крестового похода, которые признали Алексея I Комнина своим сюзереном, Скотт обосновывает и одобряет:

Эти государи представляли себе, каким позором будет покрыт крестовый поход, если первым их подвигом окажется война против греческой империи, справедливо считающейся оплотом христианства [11, т. 20, с. 143].

Скотт подчеркнул противоположность политических стремлений Византии и крестоносцев. В «Истории» Гиббона есть рассказ о том, как граф Парижский во время церемонии оммажа сел на трон Алексея I, тем самым нарушив этикет византийского двора [18, р. 384]. Гиббон почерпнул этот эпизод из комментариев Шарля Дюканжа к «Алексиаде» дочери Алексея I Анны Комнин, которая не назвала имя рыцаря [18, р. 289], а Дюканж лишь высказал предположение. Таким образом, о графе Роберте Парижском почти не сохранилось исторических воспоминаний. Скотт, сделав его героем романа, смог приписать ему разнообразные приключения и мысли, не искажая возможной биографии. Для него было важным свидетельство Гиббона, очень авторитетного для англичан историка. И хотя Гиббон лишь назвал имя столь бесцеремонно ведущего себя рыцаря, это придало весомость поступкам героя романа Скотта.

Роберт далеко не глуп. Он горячо оправдывал свое участие в оммаже: «Самые мудрые и предусмотрительные из нас сочли необходимым признать верховную власть императора, так как только клятва на верность ему откроет нам единственный безопасный путь в страну, где мы должны выполнить свой обет, а кроме того, она предотвратит ссору между христианскими государствами» [11, т. 20, с. 185].

В XII веке еще не усвоены абсолютистские нормы придворного этикета. Скотт раскрывает черты рыцарской демократии в «Талисмане» на примерах взаимоотношений Ричарда Львиное Сердце с Кеннетом и Томасом де Во. При этом ему явно не по душе высокомерная дерзость Ричарда. В этом смысле Скотт солидарен с Юмом, который полагал, что из недр демократии вырастают побеги деградации и хаоса (Эссе «О гражданской свободе и демократии»). Однако Скотт особо ценил вассальную верность рыцаря своему сеньору. Для него рыцарство – опора трона, и Скотт демонстрирует это на примере взаимоотношений Ричарда и Айвенго. При этом Скотт ярко воспроизвел в романах дух рыцарского авантюризма, куртуазных деяний, политических интриг, столь характерных для крестовых походов.

Во второй половине XVIII века в Европе шло активное формирование точек зрения на правомерность и необходимость крестовых походов. Просветители подошли к истории «священных войн» с позиции антиклерикального рационализма. Для них была характерна их общая негативная оценка. При этом они сводили истоки крестовых походов либо к «глупой случайности», каковой Вольтер считал паломничество Петра Пустынника, приведшее Запад к столкновению с Востоком, либо, подобно Гиббону, акцентировали религиозный фанатизм и нетерпимость как порождение католической церкви, стремившейся к созданию всемирной теократической империи [2]. В начале XIX века Франсуа Рене де Шатобриан рассматривал крестовые походы как результат столкновения двух религий – ислама и христианства. Крестовые походы явились благом для Европы, так как они ликвидировали опасность для нее со стороны турок и арабов и заглушали внутренние войны [5, с. 14, 149–150]. Вместе с тем просветители существенную роль в организации крестовых походов отводили психологическим факторам, хотя и высказали ряд суждений о социально-экономической и политической подоплеке «священных войн» [10, с. 18].

Скотт весьма существенно разошелся с просветителями относительно причин крестовых походов и характера поставленных перед ними целей. Скотт явился одним из первых романистов, который подошел к проблеме крестовых походов в свете итогов Французской революции. Скотт реформировал концепции просветителей с позиции противника революционных переворотов в обществе. Он стремился к компромиссу при решении радикальных проблем современности, что отразилось в его взглядах на истоки и результаты крестовых походов. Он – противник энтузиазма, будь то энтузиазм религиозный, направленный церковью, или стихийный рыцарский, так как считал их силой, способной привести к глубинным общественным потрясениям.

В «Обрученной» Скотт особо подчеркивал роль религиозной пропаганды в деле организации крестовых походов, отрицал, как и просветители, вмешательство сверхъестественной силы в это предприятие. При этом он чаще всего ссылался на «Историю» Гиббона как источник своих сведений, хотя далеко не во всем соглашался с ним. Вряд ли Скотту импонировали утверждения Гиббона о том, что европейское феодальное законодательство основано на общем принципе свободы и что крестоносцы принесли на Восток модель политической свободы. В «Талисмане» Скотт вложил похвалу восточной деспотии в уста интригана и злодея Конрада Монсерратского, участника Третьего крестового похода, в 1191 году, провозгласившего себя королем иерусалимским, что вызвало сильный гнев Ричарда I. В 1192 году он был убит фанатиком-мусульманином. Благодаря хронистам история жизни и гибели маркиза Конрада Монсерратского была популярна в европейской историографии, и Скотт художественными средствами выразил свое негативное отношение к данному антигерою и вместе с этим – к идее Гиббона.

В «Графе Роберте Парижском» мельком упоминается крестовый поход простонародья во главе с Петром Пустынником, который двинулся в поход в 1096 году, не дожидаясь рыцарского ополчения. Почти все его участники погибли в Малой Азии, куда их спешно переправил Алексей I Комнин. В романе Скотт отметил ораторский талант Петра Пустынника [11, т. 20, с. 11]. Однако самого Петра Скотт представил человеком, который в своем поведении вовсе не руководствовался теми бескорыстными идеями и религиозными лозунгами, которые он проповедовал с таким энтузиазмом. Граф Роберт Парижский и его доблестная супруга Бренгильда Аспрамонтская схвачены коварными византийцами. Готфрид Бульонский находится в большом затруднении: кодекс рыцарской чести требует отомстить за обиду, нанесенную графу и его жене, но это может нарушить мир с Алексеем I Комнином, что в положении крестоносцев было недопустимо. Однако, по мнению Петра Пустынника, «он тоже заседал в Совете и пользовался там большим влиянием», «незачем придерживаться буквального толкования клятвы, если ее можно искусно обойти» [11, т. 20, с. 331]. Иными словами, согласно Скотту, даже