Личность в истории и художественной литературе - Коллектив авторов

люди, которым легенды приписывали главную роль в организации крестовых походов, не руководствовались в своем поведении истинным благочестием. Скотт прямо не иронизирует над Петром Пустынником, однако вкладывает в уста Алексея I Комнина насмешки по поводу того, что Петр покинул войско крестьян-крестоносцев, когда начался голод под осажденной ими Антиохией, и вернулся в Европу. В целом в романе Петру Пустыннику отведена ничтожно малая роль. Имя его лишь бегло упоминается, его «видение», якобы подтолкнувшее Европу к началу крестовых походов, отсутствует вовсе. Петр предстает перед читателем мелким, расчетливым, способным на предательство человеком, абсолютно лишенным мистического ореола.

Скотт придерживался просветительской точки зрения, согласно которой для Византии были характерны косность и застой, считал, что «греки давно уже переродились и забыли свои древние доблести» [11, т. 20, с. 26], и удостаивал греков лишь презрительной иронии. Характерная для Европы первой трети XIX века проблема влияния личности на политику государства, связанная с Наполеоном, по-своему освещала и судьбу Алексея I. В характере Наполеона Скотт видел «гений и таланты восточного владыки [19, vol. 2, p. 60]. С приходом к власти Алексея I возродились военные успехи Византии. Люди, подобные Алексею I и Наполеону, приходят к власти тогда, когда исчезают веками освященные традиции, такие как вассальная верность своему сеньору.

Ко времени вступления на престол Алексея I в Византии широко распространились христианские еретические движения, и прежде всего павликианство, имевшее демократический и антифеодальный характер. Оно возникло в XIII веке на Востоке Византийской империи. В IX веке павликиане создали в Малой Азии свое государство, разгромленное византийскими войсками в 878 году. Религиозно-философское учение павликиан основывалось на существовании двух несводимых к единству противоположных субстанций – видимой и невидимой, относя к невидимому миру бесплотных духов и Бога, а к видимому – царство мертвой материи, в котором обитают животные, а также люди, наделенные грязной смертной плотью и бессмертной душой. Анна Комнин много места уделила в «Алексиаде» описаниям дискуссий, которые Алексей I вел с павликианами. На самом деле Алексей I жестоко подавлял еретические движения. Как отмечал Скотт в «Графе Роберте Парижском», «император не знал снисхождения к тем, кто неверно истолковывал таинства церкви или ее учение» [11, т. 20, с. 14]. В павликианах Скотт видел лишь «несчастных» сектантов, отстаивавших собственные ложные выводы на фоне своей «полезной мирской деятельности» [11, т. 20, с. 14]. Тем самым Скотт обеднил павликианское движение, направленное против государственного и церковного гнета. Вместе с тем точка зрения Скотта на павликианское движение подтверждала его негативное отношение к религиозному энтузиазму. Скотт, много размышлявший о причинах религиозных конфликтов в Шотландии и Англии, развивал в своих романах концепцию Юма, полагавшего, что религиозный энтузиазм извращает истинную религию и способствует общественным потрясениям [17, р. 10, 83].

Скотта интересовала проблема соприкосновения в результате крестовых походов двух разных цивилизаций – восточной и европейской. В «Айвенго» и «Обрученной» Скотт разрабатывает тему возвращения крестоносца с малоизвестного Востока. В «Талисмане» приключения Ричарда I были описаны на фоне восточных нравов. «Граф Роберт Парижский» – рассказ о столкновении двух культур.

Как известно, тема Востока в европейской историографии XVIII века заняла особое место. Показательной в этой смысле явилась «История падения и разрушения Римской империи» Гиббона, на которую как свой источник сведений указал Скотт. На Востоке Гиббон стремился найти приметы образцового общественно-политического устройства. Особый интерес он проявил к труду тюрколога Жозефа Дегиня «Всеобщая история гуннов, турок и монголов» (1756). Дегинь считал политически актуальным знакомство с историей восточных народов, способствовавших гибели Римской империи, а крестовые походы рассматривал как пагубное порождение религиозного фанатизма, сочетающеюся с низменными мирскими мотивами. Подобная трактовка была близка к гиббоновской. Вместе с тем Гиббон пошел дальше других европейских просветителей (Монтескьё, Вольтера), для которых государственное устройство Востока являлось орудием критики европейского общества. Гиббон же, проявляя глубокий интерес к нравам восточных народов, считал европейский феодализм более прогрессивным, чем восточный. Согласно Гиббону, деспотический Восток в результате крестовых походов получил «модель политической свободы», под которой историк понимал английское государственное устройство [1, с. 497]. Европейские же страны познакомились с достижениями науки и искусства Востока. При этом для Гиббона характерна идеализация ряда восточных деспотов, в том числе Саладина (около 1138–1193), о котором Скотт писал в «Талисмане». Курд по происхождению, основатель династии Айюбидов в Египте, он нанес крестоносцам ряд поражений. Просветители, рисуя в своих трудах его образ, развивали традиции, заложенные еще Данте («Божественная комедия», Ад, Песнь четвертая) и Боккаччо («Декамерон») и в связи с этим приписывали характеру Саладина такие свойства, как надежность, благородство, великодушие. Гиббон трактовал деяния этого восточного деспота в соответствии с концепцией «просвещенного монарха» и в сочетании с идеей веротерпимости. Скотт в «Талисмане» вкладывал в уста негодяя Конрада Монсерратского похвальные слова «восточной форме правления». В беседе с главой ордена тамплиеров он утверждал, что «чистая и простая монархия должна состоять лишь из короля и подданных… Король должен править свободно, а не под контролем [11, т. 19, с. 194–496].

Комментируя данное суждение коварного интригана Конрада Монсерратского, стремящегося занять престол в Иерусалимском королевстве и потому отвергающего иерусалимский Кодекс феодальных законов как ограничивающий его будущие королевские права, Скотт сочетает его утверждение со словами «историка Гиббона» о том, что этот кодекс, составленный при участии патриарха и баронов, является ценным памятником феодального законодательства, основанного на принципах свободы, характерных для этой системы [11, т. 19, с. 135]. Сочетание двух разноплановых суждений несопоставимых исторических личностей придавало их высказываниям явно иронический характер, что, по всей видимости, и являлось целью авторской экспликации.

Скотту несомненно была близка и идея веротерпимости, которую настойчиво проводил Гиббон в «Истории», отрицая традиционные аргументы о «справедливой» и целесообразной войне ислама с христианством в XI–XIII веков. Лишь невежество и ханжество, полагал Гиббон, возвели на мусульман обвинение, будто бы они придерживались принципа Корана, согласно которому должны были мечами искоренить все другие религии [18, р. 368]. Этот довод надуман, чтобы прикрыть истинные цели крестовых походов. Суры 5 и 9 Корана призывали к борьбе против язычников, – писал Гиббон, – а не христиан, и лишь последующие жестокие войны заставили мусульман соединить понятие врага с именем христианина и в каждом христианине видеть смертельного врага.

Скотт не упрощает событий крестовых походов и не сводит их только к борьбе христианства с исламом. Он был убежден в том, что люди не должны враждовать из-за религии. Устранить непонимание помогает общение представителей разный религий. И потому в «Талисмане» Скотт рассказывает об исторически неподтвержденной мирной встрече Ричарда с Саладином.

Просветители видели в Византии «оплот застоя, феодализма, церковности и деспотизма» [8, с.