Личность в истории и художественной литературе - Коллектив авторов

35], а успехи и неудачи империи ставили в зависимость от личных свойств императоров. При этом особое значение приобретала фигура Алексея I Комнина. Он пришел к власти при помощи военного переворота в 1081 году и удерживал ее до смерти в 1118 году. Он реорганизовал систему управления, а армия под его предводительством успешно отражала набеги печенегов, сельджуков, норманнов, подавляла народные восстания. Гиббон в «Истории» отвергал методы правления Алексея I как несоответствующие концепции просвещенного государя. Он склонялся к идее конституции, которая могла бы ограничить произвол монарха системой законов. В императорах Византии он видел тиранов восточного типа и потому в характере Алексея I подчеркивал хитрость и лицемерие. Не правление Алексея I, а Первый крестовый поход предотвратил гибель Византийской империи. Другим источником, помимо «Истории» Гиббона, которым пользовался и который цитировал Скотт, воссоздавая быт и нравы Византии XI века и рисуя образ Алексея I, была «Алексиада» Анны Комниной, дочери Алексея I, фигурирующей в романе «Граф Роберт Парижский» как историограф правления Алексея I [7]. Как и Гиббон, Скотт относился к «Алексиаде» и ее автору с иронией, делая язвительные намеки на «ученость» царевны и на высокопарный стиль ее труда. Однако Анна Комнин, по свидетельству хронистов и историков, была образованной женщиной своего времени. Она знала о событиях Первого крестового похода со слов самого Алексея I, и это делало ее сочинение очень важным историческим источником. Анна стремилась обелить действия отца и уверила читателей, что Алексей I узнал о крестовом походе лишь тогда, когда войска крестоносцев приближались к Византии. Западные же хронисты считали, что Алексей I написал письмо графу Роберту Фризскому с просьбой помочь ему в борьбе с неверными. Скотт, как и Гиббон, считал, что Алексей I обращался за помощью к графу Роберту Фризскому. Вместе с тем Скотт показал, что Алексей I сознавал опасность для Византии от приближающихся отрядов крестоносцев, но подчеркнул не военный талант Алексея I, а его преувеличенные дочерью дипломатические способности:

Действия императора напоминали поведении змеи, которая ползет в траве и старается незаметно ужалить того, к кому она не смеет приблизится гордо и благородно [11, т. 20, с. 171].

Однако он признает, что «низменные уловки» Алексея I «приносили его империи больше пользы, чем меры, к которым мог бы обратиться в подобных обстоятельствах более гордый и мужественный государь» [11, т. 20, с. 12]. Иронически рисуя коварную политику Алексея I, Скотт стремился объяснить его характер и поведение обстоятельствами эпохи, ибо

если нередко хитрости и обман заменяли ему мудрость, а вероломство – храбрость, то в этом скорее проявлялись позорные черты эпохи, нежели его личные свойства [11, т. 20, с. 18].

До выхода в свет романа «Айвенго» в 1820 году Скотт в своих произведениях также обращался к реальным историческим лицам, но их вклад в историю нации не был значителен. Читатель не всегда был осведомлен об их судьбе и, следовательно, с бо́льшим интересом следил за переплетениями сюжета. Обращаясь к крупным историческим деятелям, Скотт должен был использовать общеизвестные факты их биографий, но он подавал их на фоне государственной жизни и связывал с нравственным состоянием масс.

При этом, создавая художественный образ, Скотт мог опираться на фольклорную традицию [9, с. 136–153], тем самым придавая персонажу легендарные черты. Тогда под пером Скотта Ричард I, грубый и жестокий, оказывался в «Айвенго» добрым, любимым народом королем. Тем более что он, согласно Скотту, сыграл в определенной степени положительную роль в создании английской нации, ибо сумел найти пути и притушить межнациональный конфликт англосаксов и норманнов и стать общеанглийским королем. Спустя пять лет в «Талисмане» Скотт, признавая непреклонную решимость и неутомимую энергию Ричарда, неоднократно спасшие крестоносцев от поражений, порицает славолюбие Ричарда, его страсть к военным авантюрам и, как следствие, его пренебрежение обязанностями короля. Скотт считал монархию исторически оправданной и ни в одном из своих романов не ставил вопрос о необходимости ее существования. Однако считал обязательным требованием к ней утилитарность правления монарха по отношению к собственной стране.

В связи с этим единственным монархом, заслужившим его безоговорочную похвалу, явился отец Ричарда I Генрих Плантагенет, которого Скотт считал самым мудрым королем Англии [22, р. 235], ибо вместо того, чтобы отправиться в крестовый поход, он остался управлять страной. Вместе с тем, рисуя нравственный портрет исторического деятеля, Скотт опирался на традиции шекспировской психологической критики [6, с. 20]. В этом смысле Скотт наделял монархов сложным «шекспировским характером», намеренно смешивая присущие им низменные и возвышенные черты [3].

Здравый смысл в сочетании с нравственной слабостью, низость в сочетании с величием, благоразумная расчетливость в сочетании с малодушием, доходившим, по крайней мере с точки зрения европейцев, до прямой трусости, – такова была основа характера Алексея Комнина, – утверждал Скотт в романе «Граф Роберт Парижский» [11, т. 20, с. 85].

Скотт также опирался на теорию «господствующей страсти», возникшую в античности и поддержанную английскими специалистами. У каждого исторического деятеля есть характерная черта, подчиняющая себе все остальные: жадность Елизаветы в «Кенильворте», лицемерие Людовика XI в «Квентине Дорварде», воинственный пыл Ричарда I в «Талисмане», интриганство Алексея I Комнина в «Графе Роберте Парижском». Обычно Скотт не объяснял мотивы поступков исторических персонажей, а ограничивался описанием их реакции на события. Скотт также развивал традицию давать предварительную характеристику историческому деятелю, восходящую к «Истории Ричарда III» (1557) Томаса Мора. Скотт использует и теорию «нарочито отсроченного появления героя», интенсивно разрабатывавшуюся С. Ричардсоном в его эпистолярнопсихологических романах «Кларисса» (1747–1749) и «История сэра Чарльза Грандисона» (1753–1754) [4, с. 208].

Образ персонажа мог быть цельным, мог даваться по частям по мере развития событий и проявления героем своего участия в нем. В «Графе Роберте Парижском» отсутствует детальное описание внешности и костюмов византийских личностей. Скотт говорит лишь о том, какое впечатление производит на женщин внешний облик кесаря Никифора Вриенния, а красота Анны – на придворных, иронизируя при этом, что о дочери императора и следовало отзываться лишь в восторженных тонах. Скотт избегает уточнения деталей в описании внешнего облика Алексея I, а если и употребляет сравнение, то указывает на их источник – «Алексиаду», в которой были сильны традиции античного литературного портрета. Анна Комнин постоянно подчеркивала свою любовь к античной культуре и, «изображая Алексея I античным героем, приводила цитаты из поэм Гомера»» [7, с. 48–49].

Скотт внес свои коррективы в решение проблемы роли личности в истории и ее влияния на различные события общественной жизни. Отношение Скотта к Наполеону во многом определяли его взгляды на деятельность честолюбивых правителей,