Между нами терапия. Исследование себя и ценности бессознательного - Ирина Гиберманн

отстранённостью, задержкой дыхания, дрожью, заторможенностью. Когда человек называет это тоской — он бессознательно выбирает наиболее безопасное слово. Тоска не обвиняет. Она не требует. Она не разрушает. Она вызывает сочувствие. Но если рядом с ней остановиться — не с целью интерпретировать, а с намерением быть, — можно почувствовать, где у этой тяжести есть плотность, где она скрывает пульс. И тогда появляется шанс, что из-под тоски начнёт различаться нечто живое. То, что хотело выйти, но не могло. То, что хотело быть, но не получило языка. И в этой точке возможен не выход. А возвращение к истинному себе — живому, либидозному, анимальному и чувственному.

Теперь мы можем приблизиться к самим маскам. Тем трём основным формам, за которыми чаще всего скрывается стыд — не как чувство, а как система внутренней регуляции. Каждая из них оберегает человека от признания чего-то более трудного, более заряженного, более живого.

Маска агрессии: как прятать силу, чтобы получить сочувствие

Стыд — это не всегда то, что отталкивает. Очень часто — наоборот. Он вызывает сочувствие. К человеку, который стыдится, легко отнестись с пониманием. Его можно утешить. Можно приободрить. Можно даже полюбить — за его смущение, робость, за стремление быть хорошим. Но если присмотреться внимательнее, под стыдом очень часто скрывается не безобидность, а подавленная сила. Одна из самых частых масок стыда — это агрессия. Не та, что проявлена. А та, которую не дают проявить. Та, что прячется. Почему она прячется? Потому что агрессия — это не просто действие. Это риск. Агрессия — это претензия. Это сила, которая требует: сделайте по-моему. Это способность сказать нет, оттолкнуть, не уступить. Это способность заявить: мне нужно. Я хочу. Я беру. И вот это — то, чего боятся. Потому что агрессия — это не язык жертвы. Это не язык страдающего. Это не язык хорошего человека. И потому гораздо безопаснее выглядеть застенчивым, виноватым, неуверенным, чем встать в рост и сказать: здесь я. Это моё. Мне не подходит. Я не согласен. Агрессия пугает — не только окружающих, но и самого человека. Потому что агрессия требует последствий. Готовности быть не таким, как все. Готовности выдержать критику, осуждение, отказ. Готовности не понравиться. И потому вместо агрессии психика часто выбирает стыд. Он — допустим. Его поймут. Он не разрушит связь. За него не будут бить.

В повседневных ситуациях это выглядит так: человек сжимается, когда его перебивают, отмалчивается, когда слышит несправедливость, извиняется, когда хочет что-то потребовать. Внутри — злость, на поверхности — стыд. Это безопаснее. И здесь важно не спутать: стыд — это не реакция на злость. Стыд — это маска, под которой злость прячется, потому что ей не дают выйти наружу. Потому что если она выйдет — последствия станут необратимыми. Агрессия что-то меняет. Стыд не меняет ничего. Он оставляет всё на своих местах, только делает человека немного меньше. Именно поэтому люди, живущие в состоянии стыда, часто чувствуют бессилие. Это не потому, что им не хватает ресурса. Это потому, что всё, что в них зажато, — это энергия действия, которую нельзя направить. Она сдерживается — из страха. Агрессия — это не насилие. Это живое движение психики. Это её язык, её мускулатура. Если кто-то сказал «извините, что побеспокоил» — возможно, это было «заметьте меня». Если кто-то говорит «я просто хотела узнать…» — возможно, там было «дайте мне доступ». Если кто-то избегает конфликта — возможно, это защита от своей же силы, которую страшно вынести наружу. А стыд — удобный способ остаться среди «своих». Без шума. Без риска. Без последствий. Он смягчает и заодно обезоруживает. Он оправдывает, но заодно и запирает. Он делает уязвимым, но заодно и позволяет избежать правды. Именно поэтому агрессия — это то, что не признаётся. Стыд — это то, что показывается вместо неё.

Маска страха: когда уязвимость кажется слишком опасной

Под стыдом часто живёт не только злость, но и страх. Причём не тот, что можно назвать и признать: я боюсь темноты, я боюсь экзамена, я боюсь заболеть. А более тонкий, телесный, глубинный страх: быть отвергнутым, осмеянным, раненым. Этот страх редко появляется открыто. Чаще всего он переводится в стыд, потому что так его легче прожить. Стыд можно прикрыть улыбкой. Можно покраснеть и отвернуться. Можно объяснить свою неловкость — и получить снисхождение.

А вот страх — настоящий, глубокий страх — не вызывает утешения, он обнажает. Он делает человека незащищённым до предела. Это уже не просто «неудобно» — это становится непереносимо. Поэтому человек делает всё, чтобы страх не был виден. И стыд в этом — надёжная ширма.

В повседневности это звучит так:

• «Мне неловко»,

• «Я стесняюсь»,

• «Это, наверное, неуместно»,

• «Я не уверена, стоит ли об этом говорить».

А за этим — не сомнение. За этим — страх быть незамеченным, высмеянным, проигнорированным. Страх, что, если проявиться, никто не поддержит. Что откровенность будет использована против тебя. Что уязвимость не спасёт, а обернётся болью. Этот страх формируется рано. Ещё в том возрасте, когда ребёнок делает первые попытки выразить свою грусть, свою тоску, своё желание — и получает в ответ либо молчание, либо раздражение, либо отстранённость. И тогда психика делает вывод: лучше стыдиться, чем быть раненным повторно. Взрослый человек может этого не помнить. Но тело помнит. Когда человек хочет сказать что-то важное — голос дрожит. Когда хочется поделиться больным — внезапно пересыхает во рту. Когда появляется желание быть увиденным — появляется позыв спрятаться. И всё это не про характер. Это — след страха. Парадоксально, но даже те, кто внешне выглядят уверенно, часто носят в себе именно такую маску: маску «я в порядке», под которой сидит неуверенность в том, что вообще можно на что-то рассчитывать. Страх, что, если сказать вслух «мне больно», «я скучаю», «мне нужно», — станет только хуже. Поэтому снова включается стыд. Он мягче. Он понятен. Он не требует риска. И вот уже человек говорит не о страхе, а о вежливости. Не о боли, а о смущении. Не о зависимости, а об «этичной дистанции». Не о желании, а о «здравом смысле». Хотя внутри — всё дрожит от страха быть не принятым, быть одиноким, быть слабым. Стыд в этом случае — не про то, что человек плохой. А про то, что он не верит, что его уязвимость кто-то выдержит. Он не может позволить себе плакать — потому что знает, что никто не подойдёт. Он не может позволить себе ошибиться —