Между нами терапия. Исследование себя и ценности бессознательного - Ирина Гиберманн

тело, в стиль, в ритм. И теперь каждый раз, когда напряжение становится запредельным, — включается тот же механизм. Исчезнуть, чтобы выжить. И потому эскапизм — это не про отстранённость от жизни. Это про желание вернуться. Но не туда, где боль. А туда, где можно снова найти форму. Без агрессии. Без разрушения. Без давления.

Возвращение возможно только тогда, когда есть кто-то или что-то, что не требует, не требует понимания, не требует мобилизации, а выдерживает. Просто выдерживает. И в этом выдерживании начинается новая структура. Контакт с собой невозможен без признания, что не всё во мне — от меня. Что многое во мне — о том, как меня не было видно. Как меня не могли выдержать. Как я сам научился исчезать. Психоанализ не заставляет выходить из кокона. Он делает другое. Он остаётся рядом. Пока внутри кокона начинает появляться то, что раньше было спрятано. Гнев. Страх. Бессилие. Надежда. И если это удаётся заметить, назвать, выдержать — тогда начинается движение. Не в сторону нормы. А в сторону опоры. Это и есть задача — не вырваться, не прорваться, не побороть. А выносить. Свою тревогу. Свою зависимость. Свои формы защиты. И однажды, если психика находит ритм, в котором может жить, а не выживать, — кокон начинает трескаться. Не от давления. А от зрелости. И тогда эскапизм становится не способом спастись. А памятью о том, как однажды это было единственным способом оставаться в живых.

Внутренние сцены: как работает эскапизм

Каждый эскапический акт — это не просто побег. Это сцена, на которой разворачивается глубокий внутренний конфликт. Невозможно понять эскапизм, если воспринимать его как поверхностную стратегию ухода от проблем. Это язык, на котором психика говорит о боли. Это структура, в которой бессознательное шепчет о себе через фантазии, ритуалы, повторы и отказ. На глубине эскапизм — это способ быть там, где невозможно быть. Это форма психического творчества, возникающая в пространстве между Я и Идеалом. Там, где одно не совпадает с другим, появляется трещина. И в неё прорастает фантазия.

Разрыв между реальным и идеальным Я — это не просто несоответствие. Это позор. Это стыд. Это ощущение: «я не такой». Психика не может это вынести открыто. И тогда создаётся иное пространство. Воображаемое. В нём субъект получает то, чего лишён в реальности. Он успешен, любим, значим. Он управляет ситуацией. Он возвращает себе контроль. Даже если всё это существует лишь внутри головы. Часто эскапизм — это не осознанный выбор. Это регресс. Возвращение к тем формам реагирования, которые были доступны в детстве. Там, где взрослые стратегии не справляются, психика уходит в зоны, где ещё есть память о выживании. Это может быть оральная стадия — когда удовольствие даётся сразу, без условий. И человек проводит часы в бездумном пролистывании контента, как младенец, укачиваемый монотонной ритмикой. Это может быть анальная стадия — где важен контроль, ритуал, порядок. И тогда появляются жёсткие схемы, рутины, стремление всё упорядочить, лишь бы не провалиться в хаос. Или фаллическая стадия — демонстративное обаяние, победа, власть. Так возникает культ героя в играх, стремление доминировать в споре, нарциссическое утверждение себя в фантазии. Но самое интересное начинается тогда, когда эскапизм становится не просто фантазией, а формой вытеснения. То, что не было осознано, что оказалось слишком болезненным, слишком унизительным, слишком пугающим, — исчезает из поля зрения. Но не исчезает из психики. Оно начинает разыгрываться в образах. В историях. В сюжетах. В сериалах. В мыслях. Там, где субъект наконец может пережить себя, но не напрямую, а как бы через другого. Психика создаёт сцену, чтобы избежать сцены реальности. Иногда это роман. Иногда блог. Иногда псевдофилософские размышления, подменяющие личный контакт. Иногда — образ успешного эксперта, выстроенный на руинах провала. Иногда — вечная игра в «если бы». Но всегда — это способ жить с тем, что невыносимо признать.

В психоанализе нет деления на «правильные» и «неправильные» защиты. Всё, что делает психика, она делает, чтобы сохранить целостность. Даже если для этого приходится временно отказаться от правды. Примером может быть человек, потерявший значимый объект, но не готовый признать утрату. Он не горюет. Он пишет. О нём. Не про него, а вместо. Создаёт образ, который продолжает жить. И таким образом сохраняет связь. Не с человеком — с чувствами. Но у эскапизма есть и другая грань. Пограничная. Там, где он становится не средством переживания, а средством растворения. Там вступает в игру Танатос. Не как тяга к смерти в прямом смысле, а как стремление исчезнуть. Остановиться. Не быть. И тогда восьмичасовые марафоны сериалов — это не про интерес. Это способ обнулиться. Прекратить внутреннюю борьбу. Не делать выбор. Не сталкиваться. В этом нет лени. В этом — усталость. От жизни, которая всё время требует быть.

Психика уходит не туда, где лучше. А туда, где безопаснее. Иногда — в отношения с вымышленными героями. Потому что они не предадут. Не отвергнут. Не скажут «ты не нужен». Это не инфантилизм. Это восстановление объектной связи там, где в реальности объект был утрачен, недоступен или разрушителен. И в этом тоже есть мудрость: не терять полностью, а хотя бы временно заменить. Не исчезнуть целиком, а хотя бы на время спрятаться за иллюзию.

Но эскапизм может быть и философским. Когда человек уходит в метафизику, чтобы не слышать собственную пустоту. Чтобы не столкнуться с тем, что всё заканчивается. Что нет смысла. Что смерть — ближе, чем кажется. Тогда создаётся идеология. Учение. Или духовная практика. Иногда это искусство. Иногда религия. Не как форма связи с трансцендентным. А как способ отодвинуть экзистенциальную тревогу. Построить внутри себя мир, в котором нет хаоса. В котором есть порядок. Пусть даже иллюзорный.

Но все эти формы — лишь отражение одного и того же процесса: психика не может пережить реальность напрямую. И потому создаёт реальность, с которой может жить. Эскапизм — это не каприз. Это компромисс. Это та грань, на которой субъект всё ещё держится. Не в контакте. Но и не в полном отказе. Он живёт в вымышленной системе координат. И эта система — пока единственная возможная. Психоанализ не разрушает эту систему. Он не требует «вернуться в реальность». Он воспринимает эту вымышленную структуру всерьёз. Потому что она говорит больше, чем речь. Она рассказывает о боли, которую невозможно выразить. О желании, которое невозможно признать. О страхе, который невозможно вынести. И если подойти к этой архитектуре как к сцене, то можно услышать её музыку. Медленную, часто зацикленную, но предельно честную. Она не требует