Между нами терапия. Исследование себя и ценности бессознательного - Ирина Гиберманн

не мостом, а домом. Если фантазия вытесняет реальность. Если симптом становится единственным языком. Тогда всё, что происходит, становится мимикой Я. Жизнь сводится к отражению, к попытке доказать, что всё в порядке — внутри мира, который больше не подвергается сомнению. Это уже не защита, а изоляция. Конфликт между Я и Идеальным Я — это центральная ось, вокруг которой строится большинство эскапических конструкций. Я не такой, каким должен быть. Я не справился. Я не достиг. И тогда возникает сцена, на которой можно быть тем, кем хотелось бы. Но эта сцена требует усилий — её нужно поддерживать. Нужно верить в неё. Нужно оберегать её от любых пробоин, от любого вторжения реальности. И эта вера постепенно становится жесткой. Не потому что человек не хочет видеть правду. А потому что он уже не может вернуться к тому месту, где реальность разрушила его идентичность. Психоанализ говорит здесь о нарциссической травме. О той точке, где субъект ощутил, что он не совпадает с ожиданием. Что он разочаровал. Что он не был достаточно. И тогда вместо того, чтобы выдержать это несовпадение, возникает фантазийная компенсация. Я становлюсь другим — в другом мире. Я обретаю власть, красоту, смысл, значимость. Всё то, что не признаёт реальность. И если кто-то тронет этот образ — это будет восприниматься как насилие. Потому что это уже не просто фантазия. Это оболочка. Это единственное, что осталось. Внутри — то, что не выдерживается. Снаружи — маска, которую нельзя снять. Такое состояние можно назвать нарциссическим эскапизмом. Это не просто уход от конфликта. Это создание мира, где конфликт невозможен. Где Я всегда в выигрыше. Где чувства других не влияют. Где нет отказа, стыда, провала. Только отражение. Только сцена. Только монолог. Но если прислушаться, под этим всегда звучит одно и то же. Тоска. Не по власти. Не по победе. А по возможности быть увиденным не в идеале, а в уязвимости. Не в успехе, а в несовершенстве. Не в блеске, а в тепле. Но чтобы к этому подойти, нужно сначала признать: эскапизм — это не ошибка. Это форма самосохранения. И только тогда может начаться медленное движение обратно. Туда, где реальность снова становится доступной. Не потому что исчезла боль. А потому что рядом оказалось пространство, в котором её можно вынести.

Парадокс эскапизма и его корни

Несмотря на иллюзорную свободу, эскапизм на практике закрепляет субъект в стагнации. Чем больше человек погружается в альтернативный мир, тем сильнее закрепляется внутри структура избегания, препятствуя интеграции аффекта и роста. Это создает порочный круг: уход от реальности порождает еще большую неспособность адаптироваться к ней.

Работа с эскапизмом в психоанализе направлена на:

• признание и понимание бегства как защитной реакции;

• исследование вытесненных конфликтов и аффектов, которые служат его источником;

• постепенное возвращение к реальности через осознавание, вербализацию и переработку болезненных переживаний.

Эскапизм — это не просто уход в иллюзорный мир, а сложный психодинамический процесс, отражающий попытку психики сохранить целостность в условиях непереносимой реальности. Ключевым моментом является не устранение эскапизма как такового, а осознание его функций и значений для субъекта. И задача — не борьба с уходом, а исследование его причин и раскрытие потенциала для интеграции вытесненных переживаний. Ведь у этого кокона есть корни. Он не возникает в пустоте. Он растёт из условий, в которых реальность слишком рано перестала быть регулируемой. Когда ритм не был задан или был задан с ошибкой. Когда тот, кто должен был настраивать, то исчезал, то появлялся, то приближал, то пугал. Ранние отношения — это не просто опыт любви. Это основа психической геометрии. Кто-то обнимал — и становилось тише. Кто-то выдерживал крик, не пугаясь, не отступая, и в этом впервые появлялась надежда, что интенсивность чувств не разрушает связь. Кто-то называл то, что ты сам ещё не мог назвать. И этот кто-то — это и есть начало системы координат. Когда внешнее становится внутренним. Когда ритм, заданный извне, превращается в ритм собственного Я.

Но если этот ритм был непоследователен, если он возникал рывками, если на него нельзя было опереться — тогда появляется тревога. Не как реакция. А как фон. Тревожная зависимость — это не любовь. Это страх потерять объект, от которого зависит вся система регуляции. И тогда субъект живёт не из себя, а из другого. Он подстраивается, угадывает, становится чувствителен до крайности — не к себе, а к тому, кто рядом. Чужое настроение становится климатом. Чужая пауза — наказанием. Чужое приближение — катастрофой или благом. Всё, что внутри, начинает зависеть от того, что снаружи. Так формируется структура зависимости. Не как слабость. А как след. След того, что в детстве невозможно было вынести отсутствие. Это не отсутствие контакта, а отсутствие формы, на которую можно было бы опереться. И психика начинает искать замену. Не ту же фигуру — но то же удерживание. Что-то, что будет рядом. Что-то, что будет предсказуемо. Что-то, что не исчезнет. И в ход идут любые формы: еда, экран, вредные привычки, тревога, сверхконтроль, романтика, работа, ритуал. Всё, что может дать ощущение: я ещё держусь. Парадокс в том, что эскапизм, как и зависимость, — это не бегство. Это воспроизводство привязанности. Только не через контакт, а через повтор. Потому что контакт предполагает риск. А повтор — защищает. Это стратегия психики там, где нет контейнера. Где эмоция, пережитая напрямую, разрушит. А в ритуализированной форме — успокоит. Да, это отложенное присутствие. Но в нём есть логика. В нём есть память. В нём есть стремление не исчезнуть совсем. Психоанализ видит в эскапизме не провал. А форму, в которой проявляется неоформленное. Симптом — это не ошибка. Это язык, на котором говорит бессознательное. Если человек зависает в сериалах, в ритуалах, в вымышленных отношениях, в прокрастинации, в фантазиях — это не про слабость воли. Это про то, где когда-то был разрыв. Где-то когда-то что-то не случилось. Не появилось. Было отвергнуто. Или исчезло. И теперь психика повторяет это движение — не потому, что оно эффективно, а потому, что оно известно. Регрессия — это не каприз. Это способ вернуться туда, где было хоть как-то возможно быть. До языка. До времени. До напряжения. В тишину. В одиночество. В пространство, где не нужно реагировать. Где можно замереть, фантазировать, исчезать. Это и есть внутренняя логика эскапизма. Он работает не как ответ на ситуацию, а как реакция на травму. На ту самую раннюю травму, которая не оставила следа в речи, но вписалась в