Между нами терапия. Исследование себя и ценности бессознательного - Ирина Гиберманн

не встретил ответа. Где психика решила: я лучше сам, чем так. Я лучше стану всемогущим, чем снова окажусь беспомощным. И если в каком-то моменте жизни возникает ощущение, что просить — унизительно, что помощь — опасна, что быть в отношениях — значит потерять автономию, то, скорее всего, это говорит не о зрелости, а о защите. Не о силе, а о страхе. Не о свободе, а о следе той самой раны. Вопрос не в том, чтобы перестать быть сильным. Вопрос в том, чтобы увидеть, в какой момент сила становится бронёй, а броня — тюрьмой. Где я на самом деле не иду в контакт, потому что боюсь быть уязвимым. Где не прошу — потому что стыжусь нуждаться. Где держу контроль — потому что иначе не выдержу чувства потери. И тогда становится возможным задать себе вопрос. Не аналитический. Не рациональный. А очень простой, почти телесный: где я не позволяю себе зависеть? Где я требую от себя невозможного? Где я заменяю человеческое — всемогущим? Психика всегда помнит. Но она может научиться и заново. Не в фантазии, а в контакте. Не в отречении от зависимости, а в новой форме её проживания — в зрелой, взаимной, свободной от страха. И только тогда омнипотенция может отступить. Не потому, что она разрушена. А потому, что она — больше не нужна.

Омнипотенция — это не сила. Это форма избегания. Это способ не встретиться с собственной нуждой. Не услышать, что внутри есть тот, кто не справляется. Не признать, что зависимость — это не позор, а форма контакта. В этом смысле всевластие не о могуществе. Оно — об отрицании. О том, чтобы никогда не быть в положении того, кто нуждается. Потому что нуждаться — страшно. Так строится жизнь вокруг: жёсткая рутина, контроль, независимость. Всё продумано, всё системно, всё под контролем. Но этот контроль не про порядок. Он про защиту. Про то, чтобы никто не увидел, как внутри зреет страх. Не страх мира — страх собственной беспомощности. Как если бы когда-то давно уже случилось то, что теперь нельзя допустить снова. Брошенность. Отвержение. Уязвимость. Унижение. И теперь — ни шагу назад. Ни просьбы. Ни раскрытия. Ни намёка на зависимость. Человек, который боится зависимости, чаще всего выглядит сильным. Он не просит о помощи. Он не жалуется. Он сам справляется. Сам выносит. Сам организует. Но под этой «самостью» — не ресурс, а защита. Не опора, а броня. Потому что стоит только чуть-чуть признать: «мне тяжело», — и возникает ужас. А что, если в этот момент не поддержат? А если отвергнут? А если это — стыдно? И тогда легче не чувствовать нужды. Легче жить так, словно тебя не нужно держать. Легче говорить другим: «я не привязываюсь», «я самодостаточен», «мне никто не нужен». Но всё это — не зрелая автономия. Это попытка не быть там, где уже когда-то было слишком больно.

Омнипотенция — не выбор. Это реакция. За ней всегда стоит история. Где-то в детстве был момент, когда нужда осталась без ответа. Когда боль была проигнорирована. Когда чувства были слишком большими — а ответ слишком маленьким. И тогда психика решила: лучше не чувствовать. Лучше не хотеть. Лучше быть над этим. Всемогущим. Безопасным. Неранимым. Но цена за эту безопасность — изоляция. Контакт становится опасностью. Интимность — угрозой. Связь — риском. И тогда человек оказывается внутри собственного панциря: крепкого, устойчивого, герметичного. В нём невозможно быть отвергнутым. Но в нём невозможно и быть увиденным. И всё же если позволить себе хотя бы один вопрос — не «что со мной не так», а «от чего я защищаюсь?», — тогда появляется шанс. Не для того, чтобы стать слабым. А для того, чтобы начать быть живым. Там, где зависимость — не капкан, а форма доверия. Там, где нужда — не унижение, а форма контакта. Там, где признание своей ограниченности — не проигрыш, а точка опоры. Может быть, именно этот вопрос и есть начало выхода: где я не позволяю себе быть зависимым, потому что боюсь быть отвергнутым? Где я до сих пор живу так, словно спасаюсь? И могу ли я — уже сейчас — начать не разрушать эту защиту, а просто услышать, что в ней живёт?

Импотенция как запрещённая территория

Импотенция — одно из самых вытесненных переживаний нашего времени. Она табуирована не только на уровне языка, но и на уровне чувств. Мы живём в культуре, где сила — валюта. Где независимость — статус. Где уязвимость путают со слабостью, а ограниченность — с провалом. Здесь нельзя оступиться. Нельзя не знать. Нельзя не справиться. Потому что иначе — стыд, утрата лица, исключение. И потому импотенция становится запрещённой территорией. Той, на которую психика старается не ступать. Но именно эта территория и открывает доступ к глубине. Потому что в психоанализе импотенция — не приговор. Она — граница. И как всякая граница, она даёт форму. Там, где человек способен признать: я не всесилен, — начинается подлинная зрелость. Потому что это признание — не отказ от действия, а отказ от иллюзии. Отказ от фантазии тотального контроля, полного влияния, универсального могущества. Импотенция — не провал. Это опыт ограничения. И только пережив его, можно впервые по-настоящему почувствовать себя.

Тот, кто может быть несовершенным, не рушится при ошибке. Тот, кто признаёт свою зависимость, не унижен нуждой. Тот, кто допускает ограниченность, не захвачен страхом быть разоблачённым. Парадокс в том, что именно это признание и делает возможной силу. Силу не как образ, не как броню, а как способность выдерживать и себя, и другого. Потому что живой человек не всесилен. Он просто умеет быть. С границами. С неполнотой. С риском. И не разрушается от этого. Но чтобы это стало возможным, нужно пройти через напряжение. Потому что омнипотенция не даёт диалога. Она не терпит колебаний. В ней нельзя просить, нельзя останавливаться, нельзя не справляться. Там — только доказательство. Только усилие. Только постоянное подтверждение своей состоятельности. И плата за это — утрата связи с собой. Потому что живая психика — это не система доказательств. Это поле чувств, в которых есть и сила, и страх, и радость, и злость, и нужда. Когда человек выбирает всевластие — он теряет доступ к себе. Потому что настоящая витальность рождается не из контроля, а из движения. Из способности быть и в слабости, и в силе. И вот здесь — развилка. Если я не вынесу свою уязвимость, я останусь в